Голубые эшелоны - [122]

— Так вас заинтересовал мусор?

Тиша глубоко вздохнул:

— Пан атаман, скажите… Э, да что говорить.

— В чем дело?

— Вы будете смеяться. Но, по совести, вам не хочется завыть волком, так, чтобы излить все отчаяние обманутых нами людей? Ведь они голые, босые и живут только нашими обещаниями. И таких большинство. А мы им лжем, лишь бы удержать при себе. Ведь это правда. А там баба высыпала мусор, пошла к соседке. Вместе, должно быть, будут удивляться, чего это не поделили их соседи по ту сторону Днестра.

— С такими мыслями, пан сотник, вам надо было идти в монастырь, а не в армию.

— Нас не спрашивая, продают оптом, — продолжал Тиша, — кому угодно, даже этим… цыганам.

— Эти «цыгане» дают нам снаряды.

— Ненужные им или негодные. Половина не разрывается… Смотрите, смотрите, их офицер!

— Ну и что с того?

— Сытый, обутый… Нас румыны не пропустят на ту сторону?

— К ним никто и не собирается. А вы, пан сотник, как вижу, жалеете, что мост взорван.

Сотник Тиша вспыхнул было, но тут же погас. Он утратил уже свою волю, стал тряпкой в руках у пана атамана. Сперва это хотя бы мучило, но постепенно смирился.

— Пан атаман, скорбь о наших бедах — еще не дезертирство! — ответил, как бы оправдываясь.

— Как кому взглянется. Зайдите ко мне, потолкуем.

Повернулся и твердо зашагал дальше.

Однако Тиша уже знал: и походка, и спокойное выражение лица лишь для виду, а на самом деле атамана тоже грызет какая-то неотвязная мысль; только мысли у них далеко не одинаковы. Вот и сейчас, явившись по вызову, Тиша прочел в его лице растерянность и даже удивился, но через минуту атаман стоял перед ним точно закованный в панцирь.

— Сколько из вашего дивизиона сбежало тогда в Черном Острове?

— Казаков много, а еще больше старшин. Эти — в Польшу. Даже государственный инспектор.

Атаман надкусил конец сигареты и выплюнул под ноги.

— Это доказывает, что нам нужно как можно скорее пробираться на Полесье.

— Чтобы ближе было бежать в Польшу?

Атаман нахмурился, но тона не менял.

— Забьемся в глухие углы, а весной как снег на голову… Красным будет не до нас, а может, их к тому времени совсем прикончат деникинцы.

— А мы своих и без деникинцев потопим в болотах.

— Почему? У Шепетовки поляки будут и дальше соблюдать нейтралитет.

— Пока не перебежит остаток наших командиров. Извините меня, пан атаман, — робко улыбнулся Тиша. — Мы уже поумнели. Все это — такая же утопия, как признание Европой нашей независимости, как слепящие лучи, которыми приманивали неразумных. Такая же утопия, как переговоры с деникинцами, — они и на порог нас не пустили, — как сотни других выдумок, которыми заставляли тысячи доверчивых, немудрящих мужичков погибать, воюя и с поляками, и с белыми, и с красными. Ради чего? Чтобы в конце концов очутиться в каких-то болотах и потихоньку вымирать от тифа? Нет, пан атаман, наша песенка спета!

Атаман Лизогуб наморщил лоб, заложил руку за борт френча.

— С чьего голоса поете, пан сотник? Тур тоже мне что-то такое плел.

Тур — командир второго полка.

Тиша покраснел. Ему хотелось крикнуть: «Что ж, Тур, может, и прав. Каких только мерзавцев не тащили мы за собой, пока они не драпанули за рубеж. А ведь они нас направляли! Они нашими руками надеялись вернуть себе имения, из которых их выгнал народ. И правильно сделал!» Но что до того Лизогубу, когда он и сам таковский. Глядит, точно насквозь прошивает электрическим током. От этого взгляда у Тиши всегда слабела воля, и он только сказал:

— Пан атаман, это не чужие, а мои собственные мысли. Разве не понятно, что, если мы по доброй воле вскочим в новое окружение, Пинские болота в один прекрасный день станут для нашей армии подлинной Сциллой и Харибдой? И это интуитивно чувствуют казаки. Вы сами знаете, что влияние атамана Тура на них очень велико, и своими лозунгами на нынешней «черной раде» он может положить конец этой бесславной эпопее. Тифозные — только предлог!

С каждым его словом лицо атамана все больше омрачалось. Он понимал опасность задуманной операции, но, как незадачливый картежник, видимо, решил уже идти ва-банк.

— Вы преувеличиваете опасность, пан сотник. Вся сволочь уже выветрилась из армии. А тех, кому пришла охота стать красным генералом, мы сумеем унять.

— Так, как сегодня?

— Что вы подразумеваете?

— Стрельбу на станции.

Атаман быстро отвернулся к окну.

— Знаете, по ком стреляли?

— По ком? — потянувшись к окну, бесстрастно спросил атаман.

Тиша сгреб со стола папаху.

— По нашей же делегации, которая ездила в Москву. Вы пойдете на собрание? Там об этом будут спрашивать.

— Не собираюсь.

— А я пойду. Мы ведь умеем только умирать, а за что?

— За Украину!

— И галичане за Украину, а перекинулись к Деникину. И красные за Украину! Выходит, нет единой Украины?

В комнату вошел ординарец атамана.

— Архипенко, за что ты воюешь? — спросил его атаман.

— Затем, чтоб домой вернуться, пан атаман!

— Не зачем, а за что?

— Прежде так сапоги давали, а теперь… — И он указал на свои опорки.

— Чего пришел? — уже сердито спросил атаман.

— Сказывают, митинг или рада какая-то.

— И ты туда же… Кликни мне комдива!

С ординарцем вышел на улицу и Тиша. Он морщил лоб: стрелять по своим? Ведь они даже и в Москву поехали, может быть, не по своей воле? Так кто же теперь пойдет за такими командирами в Пинские болота? Пойдут! Под страхом наказания пойдут. Как овцы сбиваются в кучу, видя опасность. И лизогубы это понимают. Понимают, и не страшатся ответственности за приказ стрелять по своей делегации, лишь бы только она не раскрыла глаз казакам!