Голубые эшелоны - [121]

Капитан покраснел и уже громко закричал:

— Еще раз приказываю — сложить оружие!

— А иначе? — задорно выкрикнул вожак повстанцев на пузатой кобыле.

— Увидишь, морда!

Теперь обозлился вожак повстанцев:

— Пустите меня. Вот я с ним поговорю. Хлопцы!

Его придержали за рукав разодранной рубахи. Атаман Лизогуб нахмурился:

— Погодите, Жук. Господин капитан, вам дается пять минут. А дальше… — Он не закончил, повернул коня и поскакал назад.

Парламентеры кинули злобный взгляд на Жука, крутнулись на лошадях и исчезли в поднятой копытами пыли. Косматый Жук так и метнулся за ними, как за диким зверьем, да еще взревел вдогонку:

— Лови их!

Сотника Тиши это не касалось, но он первым выбежал вперед. Подбежали и «хлопцы».

— Скидывай сапоги! Собачьей рысью! — заорал Жук. — Ату их!

Сотня босых пяток замелькала по жнивью и быстро исчезла за холмом.

Примерно в полдень над селом появился аэроплан.

— Большевистский! — закричали казаки.

— Присмотрись лучше — с царскими знаками!

Под крыльями были трехцветные кольца.

Пилот кого-то искал, — уже снизился так, что видно было, как он выглядывает из кабины. На площади у церкви стояли крестьянские телеги со снарядами. По уличкам слонялись казаки. Сверху они казались столбиками, но тени на земле рисовали очертания человека. Пилот высунул руку, и из-под самолета выпала длинная трубка. Ветром ее занесло на огороды.

В это время в штаб прискакал гонец из безымянного отряда. Жук писал на вырванном из бухгалтерской книги листке:

«Полдня гоняю барбосов по кругу. Верст двадцать сделал, а сейчас гоню к Днепру. Только это, пожалуй, красные надели погоны: что-то больно проворны. Мы уж и рубахи поскидывали».

…Воспоминания Лизогуба прервал стук тарелок за дверью: хозяйка, должно быть, готовила обед. Пообедает и спокойно подремлет часок, а ему думать о «черной раде», которую собираются сейчас провести казаки. Взглянул на сотника Тишу. Что от него осталось? А ведь был полон энергии… Лизогуб снова погрузился в воспоминания…

Вскоре принесли трубку, сброшенную с аэроплана. В вымпеле был приказ:

«Капитану Строганову. Киев уже в наших руках. Генерал Бредов приказывает вам также спешно идти на Киев».

Командир первого полка, с усами стрелкой, скрипнул зубами.

— Лопнул, значит, Киев?

— Пожалуй, ничего и не вывезли, — в раздумье сказал атаман дивизии.

— Такие вывезут. Они, говорят, парад вздумали устраивать, когда враг был уже на мосту. В солдатики играли! — И он сочно выругался.

Бородатый командир второго полка, всегда ходивший с карабином поперек широкой груди, сверкнул на всех белками из-под косматых бровей.

— А им, видать, этого и хотелось. Лишь бы не красные. А мы за них головы кладем. Жука бы на них напустить. Чтобы знали, как играть в гетманцев. Всякая бездарь, а туда же.

— Ты это о ком? Может, об атамане Петлюре?

— А хотя бы и о нем. Крутится, как дерьмо в проруби, и сам не знает, кто он такой!

— А ему и не надо знать, — вставил атаман Лизогуб.

— Правда ваша. Скачи, враже, как пан скажет. Что угодно берите, только меня не гоните! И торгует бедной Украиной, как цыган лошадьми.

— В тебе, должно быть, сто чертей сидит, — сказал командир первого полка.

— Я и одному был бы рад, так ведь, говорят, черт тобой занят.

Между тем возвратился отряд Жука. На плечах предводителя красовался теперь капитанский френч. Под ним играл белый жеребец, а на пузатой кобыле ехал чубатый мужик, тоже не в своей шапке, а в кавалерийской фуражке. Только сотник Тиша остался в своей одежде и даже босиком.

— Красные! — небрежно сказал Жук, от которого на версту несло по́том и самогоном.

— А ты разве взял пленных? — спросил бородатый командир полка.

— Не успел. На дно пошли все, как камешки.

Ему показали приказ генерала Бредова. Жук крякнул:

— Я так и думал, только воображение было другое.

В ту же ночь хлопцы Жука разграбили в селе кооператив. Казаки, которые делали то же самое, только под видом покупки в кредит, подняли шум: «Пускай отобьет у Бредова Киев, а тогда и грабит сколько влезет!» На это уже обиделся Жук, не согласился с программой Петлюры, объявил себя «самостийником без программы» и повернул со своей ватагой на Фастов…

…Могилев лежит, как горсть вареных груш на дне глиняной миски, в расселине у самой реки. Это катит свои воды в Черное море Днестр.

С противоположного берега смотрит сюда подслеповатыми окнами городок Атаки и пачкает румынское небо дымом из мокрых труб.

Проходя по главной улице к площади, атаман Лизогуб в одном из переулков, сбегавших к воде, увидел скорчившуюся фигуру. Человек следил за кем-то на другом берегу. Атаман подошел ближе. Сотник Тиша!

— Что вы тут делаете?

Тиша вздрогнул и поднял на атамана глаза, полные невыразимой тоски.

— Смотрю, пан атаман! Вот поглядите на тот берег. Баба высыпала за хату мусор. Из решета!

— Ну и что же?

— Смотрите, как спокойно. Должно быть, подметала хату, вынесла мусор на задворки и спокойно высыпала на снег. Она не боится за свою голову, за завтрашний день.

Атаман Лизогуб закусил кончик уса и взглянул, но не за реку, а направо. Там, точно кит с перебитым хребтом, лежал в воде ребристый мост, а в конце его, с румынской стороны, двигалась какая-то фигура, — наверно, часовой.