Голубые дьяволы - [38]

— А что же нам делать, ведь немцы кругом?

Старик пожевал сморщенными губами, насколько можно разогнул сутулую спину.

— Есть тут одна тропка, да и она не дюже надежна… Ломай сарай! — махнул он вдруг рукой в направлении своего подворья. — Ну, чего глядишь на меня, как на икону чудотворную? Прикажи своим солдатам, пущай кажный прихватит с собой бревнышко али доску — загатить одну колдобину потребуется. Да пошустрей, лихоман вас забери…

Когда в наступающих сумерках Левицкий с ящиком мин на плече хлюпал разбухшими сапогами по болотной топи вслед за старым проводником, одна и та же мысль мельтешила в его возбужденном сознании: «Вот тебе и не Иван Сусанин…»

Болото оказалось не широкое и не очень топкое. .Лишь в одном месте пришлось соорудить гать из прихваченных по совету старика бревнышек.

— Давно ли здесь моего деда байдачная мельница стояла, а нынче экая мерзкая болотища образовалась, — прохрипел проводник, раздвигая палкой камыши. — Вот так и жизня наша: суперва ручейком бежить веселым да светлым, потом — рекой полноводной, а к концу своему в такую вот болотину образуется, смрадную да топкую, никому не нужную, акромя жаб да пьявиц.

— Неужели здесь раньше Терек протекал? — поддержал разговор Левицкий, хотя мысли его в это время были далеко от предложенной темы.

— Ишо какой! — живо откликнулся старик. — Он, ить, милок, такой норовистый да своендравный, как тая баба непутящая: седни в одном месте милуется с казаком, а взавтри в другом месте к иногороднему мужику ластится. Я сам ишо помню, как Моздок между двух Тереков находился, чисто на острове.

Под ногами недовольно ворчала болотная хлюпь. Тревожно шушукались между собою стебли камыша, раздвигаемые руками обвешанных тяжелым оружием людей: куда, мол, несет их нелегкая по такой трясине на ночь глядя?

Наконец камышовые заросли остались позади. Левицкий облегченно вздохнул, ступив на сухую землю. Он огляделся вокруг, насколько позволяла это сделать быстро сгущающаяся темнота — отовсюду проступали сквозь нее серые и черные пятна крестов.

— Куда это ты нас, батя, привел? — спросил у вожатого.

— На кладбище.

— Нам бы вроде рановато сюда… — мрачно пошутил Левицкий.

— Зато мне в самый раз. Бабка моя померла, на сына надысь похоронную прислали, хозяйству война порушила — зачем мне, гнилому пеньку, мешаться на энтом свете? Но ты не боись, парень, тебя с твоими солдатами не затем сюда привел. Отседова ловчей вам будет в город пробраться.

Минут десять отдыхали, усевшись на могилы «почивших в бозе» предков. Молча курили, пряча огоньки цигарок в сложенных ковшиком ладонях и чутко прислушиваясь к затухающей на окраине Моздока перестрелке. За камышом багрово полыхал закат. К нему примешивалось светло–оранжевое пламя горящего на яру дома.

— Дубовый сруб, лихоман его забери, ишь как занялся. Из Сафоновского леса сам вывозил по бревнышку, — проговорил старик дрожащим голосом. — Типун бы тебе на язык, товарищ командир, это ты вчерась накаркал, — уставился он скорбными глазами в Левицкого.

— Да может быть, это и не ваш дом, — отвел глаза в сторону старший политрук.

— Мой, — тяжело вздохнул проводник. — У одного соседа саманная хата, а у другого — турлучная, с нее такого жару не будет — глина одна. Не видишь рази, дуб горит, — в голосе старика невольно прозвучала горделивая нотка.

* * *

Комиссар бригады разговаривал по телефону, когда в помещение штаба батальона ввалился Левицкий, весь мокрый и в болотной тине. К нему подошел комиссар батальона Фельдман. Пожимая руку, предостерегающе качнул коротко остриженной головой на Кириллова: важный, дескать разговор.

— …Держаться больше нет возможности, пора отходить на ту сторону, — басил в телефонную трубку комиссар бригады.

«С Красовским говорит», — догадался Левицкий, тяжело плюхаясь на придвинутый Фельдманом табурет и с уважением глядя на широкую спину стоящего перед столом комиссара.

— Что? Как я на совещании говорил? Ну да: «Не числом, а умением», — продолжал рокотать в трубку Кириллов. — Умением только и держимся. А вернее, нахальством… Что? Еще сутки? Павел Иванович! Побойся бога. Одним батальоном против целой армии. Ну, не армии, так целого корпуса… Есть продержаться еще одни сутки, товарищ комбриг!

Кириллов положил трубку, резко повернулся от стола. Маузер при этом глухо скроготнул деревянной коробкой по его крышке.

— Слыхал, Фельдман? — взглянул на подчиненного воспаленными от бессонницы глазами.

Левицкий поднялся с табурета, вытянулся перед начальством.

— А… Левицкий, ты? — брови комиссара округлились подковами. Левицкий невольно отметил про себя, как осунулось и почернело и без того смугловатое лицо комиссара бригады, как еще резче проступили складки по обе стороны его прямого, с маловыразительными губами рта.

— Где это ты так загваздался? — спросил Кириллов. — И где минометная рота?

Тогда Левицкий доложил о том, как стойко сражались минометчики с врагом и как они вырвались из его железных объятий, унеся с поля боя всю уцелевшую боевую технику и раненых товарищей, и какую роль сыграл при этом обыкновенный моздокский старик.

Комиссар слушал, вразвалку шагая по комнате. Орден Боевого Красного Знамени при поворотах его коренастого тела поблескивал в свете настольной керосиновой лампы.