Голубые дьяволы - [40]

Левицкий присел на корневище, развернул газету.

— «От Советского Информбюро», — прочитал он буднично–просто, не стремясь соперничать с известным всему миру диктором Левитаном. Бойцы примолкли. Обволакиваясь махорочным дымом, уставились провалившимися от усталости и перенесенных страданий глазами в чтеца в надежде услышать на этот раз что–нибудь бодрое.

— «В течение 22 августа наши войска вели ожесточенные бои с противником западнее и юго–западнее Сталинграда, а также в районах Новороссийска и Моздока…» — начал читать информационную сводку Левицкий, но его перебил боец с забинтованными руками.

— Уж куда как жестоко, жесточе и не придумаешь, — проворчал он, перекосившись не то от боли в руках, не то от попавшего в глаза дыма.

— Ожесточенные, а не жестокие, — поправил пожилого своего товарища молодой Володька.

— А… не один шут, — пыхнул изо рта дымом раненный в обе руки. — Вы бы нам, товарищ старший политрук, что–нибудь поинтереснее прочитали. А за Моздок мы и сами знаем. Вот где у меня этот Моздок, — он протянул вперед два наспех забинтованных свертка, — а еще вот тут, — ткнул одним из свертков себя в область сердца. — И до какой такой поры мы будем писать «западнее» да «юго–западнее»? Когда же мы напишем «восточнее»?

Левицкий взглянул в глаза спрашивающего: они кипели слезами ярости и огромной душевной боли. Почувствовал вдруг, как переливается из его глаз эта боль к нему в душу.

— Потерпи, браток, еще чуть–чуть, — сказал дрогнувшим голосом. — Придет время — турнем фашиста отсюда — только пыль столбом. Еще будем читать в наших газетах про то, как восточнее какого–нибудь Бенкендорфа наши войска с ходу форсировали реку Одер. — Сам же подумал: «Бенкендорф — это же шеф жандармов при царском дворе, «опекавший» Пушкина».

— Вашими бы, товарищ старший политрук, устами да мед пить, — вздохнул кто–то.

— Вот послушайте, что пишет в своем дневнике немецкий солдат, — снова склонился над газетой Левицкий: «В четыре ноль–ноль началось наступление. Когда–то в прошлом году я изъявил желание стать мотоциклистом, чтобы идти впереди всех; теперь же я хотел бы находиться как можно дальше от фронта…»

— Сознательный, стало быть, сделался, — подал реплику все тот же спокойный, насмешливый голос.

— «…Заговорили русские пулеметы. Какой несносный огонь! Вот уже первые жертвы. Мы подошли к восточной окраине села и пытались его захватить. Совершенно неожиданно из домов был открыт мощный и точный огонь. Один за другим легли тридцать два человека. Пал лейтенант Баумберг. Погибли Эрле, Мюллер, Ксари и другие. Только ночь нас спасла от полного уничтожения…»

— Мы своим «мюллерам» тоже добре всыпали, — с горделивой ноткой в голосе произнес боец с забинтованными руками. — И пехоты положили за Моздоком и танков пожгли — не сосчитать. Правда, и нам перепало. Со всего бронепоезда хорошо если десять человек в живых осталось. Командира жалко, еще в гражданскую командовал бронепоездом. И комиссар Абрамов тоже был золотой человек…

К берегу причалил паром. Все бросились ему навстречу, спеша уйти от надвигающегося с севера и запада неумолчного грохота близкого боя.

— Спасибо за табачок! — крикнул раненый артиллерист, подняв кверху белый сверток.

Левицкий ответно помахал рукой:

— Скорейшего вам, товарищи, выздоровления!

— Всех угощал, а сам так и не закурил, — донеслось снова с парома.

— Я некурящий! — засмеялся Левицкий. — Кисет с табаком для хороших людей ношу-у!

— Бывает же такое… — ропот удивления прокатился по парому. С каждой секундой он удалялся все дальше и дальше к другому берегу. Под ним бурлила мутная терская вода. Над ним сияло яркое августовское солнце.

Глава тринадцатая

Немцы наседали. Разъяренные упорным сопротивлением защитников города, они решили сегодня смять их во что бы то ни стало. Ведь курам на смех: батальон скромно вооруженных десантников сдерживает в течение двух суток натиск отборных войск германской армии с их танками, пушками и самолетами! Шутка ли сказать, за один лишь первый день боев эти фанатики–комсомольцы подбили и сожгли 9 танков, не считая бронетранспортеров и автомашин.

Маленький степной городок потонул в сплошном грохоте разрывов, пулеметной и винтовочной трескотне. Еще два дня тому назад никому неизвестный, сегодня он встал на газетных полосах в один ряд с такими известными городами, как Воронеж, Новороссийск, Сталинград. Глаза всего человечества были направлены в эти тревожные дни на крохотную точку, поставленную топографом в географической карте лишь потому, что по соседству с Моздоком не оказалось более внушительного населенного пункта. Одна центральная, наполовину заасфальтированная улица, протянувшаяся наискосок к Тереку с северо–запада на юго–восток, да вокруг нее сеточка улиц–коротышек с саманными, казачьего типа домиками — вот и весь город. На одной окраине — кирпичный завод, на другой — пивной завод, в центре — винный завод, такова его промышленность ко времени описываемых событий. Кирпичный завод занят немцами в первый день боев. Пивной завод — на следующий. Остался незахваченным винный завод. К нему сейчас устремились гитлеровцы: словно намереваясь утолить хоть вином свою ненасытную жажду власти над человечеством.