Голубой огонь - [24]

— Мне жаль, если вам это неприятно, — сказала она. — Я знаю, что вы любите все планировать сами.

Она не хотела этого говорить. Это вырвалось непроизвольно и прозвучало грубо, Но теперь уже нельзя было ничего поправить.

На его лице на секунду появилось выражение, которое отнюдь не было улыбкой, и исчезло.

— Я вижу, что ты искренна. Ты была ласковым ребенком, однако порой странным образом выражала свои мысли.

— Я не то хотела сказать, — попыталась оправдаться она. — Просто Дэрк долгие годы был для вас как сын, а обо мне вы ничего не знали, поэтому у вас не было оснований быть довольным его женитьбой на мне.

— Твой голос — голос женщины, — сказал он, как будто слушал только интонации, а не слова. — В моей памяти остался образ маленькой девочки с прямыми волосами, светлыми рыжеватыми косами, карими глазами и упрямым подбородком. Я должен заменить этот образ другим.

Впервые она почувствовала, что он мог бы сейчас испытывать, и была тронута этим. По крайней мере, она видела в нем перемены и понимала, что совсем не знает его.

Он протянул руку и коснулся ее плеча. Нащупав ремешок фотоаппарата, он заскользил рукой вниз до его корпуса, и она поняла, что он ищет возможность заменить зрение осязанием.

— Что это? — спросил он.

— Фотоаппарат, папа, — сказала она.

— Да, конечно, Дэрк рассказывал, что ты работала фоторепортером в чикагской газете и что ты хотела бы продолжать этим заниматься.

Он снова коснулся ее плеча, провел пальцами вверх до ее коротких волос и вдруг отдернул руку, как будто почувствовал боль. Слезы обожгли ее ресницы. Слезы жалости к сильному человеку, которому не суждено больше быть полноценным.

Он не предпринимал дальнейшего исследования с помощью пальцев и откинулся на спинку кресла. Его скрытые очками глаза повернулись в ее сторону, выражение лица было безразличным и отсутствующим. У нее появилось ощущение, что он отложил ее в сторону как что-то ему незнакомое. Установилось молчание, как будто он ушел в свою темноту и забыл о ее присутствии.

В ожидании, пока он заговорит, она осматривала комнату и африканские предметы, которые обновились со времени ее детства. На стене позади отца висела маска из темно-коричневого дерева: лицо с толстыми губами и плоскими ноздрями, делающими его почти карикатурным, хотя лицо выражало величие. Ушные мочки были растянуты пронзавшими их трубочками из слоновой кости, глаза терялись во впадинах. Однако в лице чувствовалась жизненная энергия, которая говорила об авторитете и уважении, которым должен был пользоваться такой человек у своих соплеменников. В углу комнаты стояло местное метательное копье с железным наконечником, у одной из стен — высокий цилиндрический барабан, который, казалось, ждал, когда пальцы начнут выбивать ритмы на туго натянутой коже.

Молчание затянулось слишком долго, и Сюзанна неловко пошевелилась, испытывая неудобство. В конце концов, это он пригласил ее сюда, она не напрашивалась. Ему, казалось, не было никакого дела до нее, как будто он ушел и оставил ее одну.

— Почему вы захотели, чтобы я приехала в Южную Африку? — спросила она смело. — Почему вы захотели увидеть меня, если столько лет не вспоминали обо мне?

Он, казалось, вернулся издалека и прикоснулся к бумаге, лежавшей на письменном столе перед ним.

— Твоя мать не говорила тебе, что написала мне? Она не говорила, о чем просила меня перед смертью?

Она была поражена. Ее мать написала Никласу Ван Пелту? И не сказала ей об этом? Она почувствовала шок от подобного предательства.

— Я не знала этого, — сказала она. — О чем она вам написала?

Рука со вздувшимися синими венами подтолкнула к ней письмо через письменный стол.

— Вот оно. Прочти его.

Она с трудом подняла листок почтовой бумаги. Вид почти детского почерка своей матери разбередил не зажившую рану. Письмо начиналось почти на безумных нотах, она почувствовала отчаяние, с которым оно писалось. Доктор считал, что лучше скрыть правду от Клары, и Сюзанна соглашалась с ним. Но теперь было видно, что мать все знала. Письмо начиналось словами, что жить ей осталось недолго, что она никогда раньше ничего не просила у Никласа для своего ребенка, но что она вынуждена попросить теперь. Когда ее не станет, Сюзанна будет совсем одна. В семье Клары все давно умерли. Не будет никого, кто дал бы девочке совет, защитил бы ее, позаботился о ней.

Сюзанна оторвалась от письма и посмотрела на отца. Чистая дымчатая поверхность очков была непроницаема. Он взял со стола сигару и отрезал кончики, затем зажег ее с легкостью человека, привыкшего все простые действия совершать на ощупь. Сюзанна наблюдала за ним, зачарованная, размышляя над словами, которые только что прочла. Забота ее матери была трогательной, но очень наивной.

— Не было необходимости посылать за мной из-за этого, — сказала она. — Я не такая беспомощная, как она описывает.

Он выпустил кольцо дыма и ничего не сказал. Она продолжала читать. Теперь ее мать касалась личных дел со своим мужем. Сюзанна сразу не поняла и перечитала во второй раз:

«Я знаю, ты никогда не верил, что я непричастна к исчезновению Кимберли. Ты думал, что я воровка. Как я могла вынести это, Никлас, когда я не знала, что случилось с камнем? Как я могла оставаться твоей женой, оставаться в Южной Африке, если ты думал, что я способна на такую ложь? Я говорила тебе правду, хотя ты никогда не верил мне».