Голуби на балконе - [16]

И тут я увидел человека в форме железнодорожника. Эх, будь что будет! А вдруг поможет? Я бросился к нему с отчаянием гибнущего в Каракумах.

— Долго объяснять, но мне нужно срочно попасть домой, — сказал я, задыхаясь от волнения.

— Похвально, — ответил он, решив, наверно, что я пьян.

— Да нет же! Всё не так. Жена родила… а до Мариуполя долго не будет поездов…

Он меня понял. Посоветовал обратиться в диспетчерскую грузовых составов. Там знают, что делать. Я побрёл по шпалам. Идти нужно было километра два. Наконец, дошёл до диспетчерской. Невзрачный такой домик, а там — карты и схемы на стенах комнаты, на столе — селектор и электрический самовар, а у самовара — пять женщин–железнодорожниц, изготовившихся наскоро поужинать, пока выдалась свободная минутка. Это были говорливые толстушки в оранжевых жилетах поверх потёртых телогреек. Лица обветренные, синевато–бордовые, губы сухие, потрескавшиеся. Я: лохматый очкарик с хозяйственной сумкой, в бежевом коротком плаще без пояса. Наверно, я показался женщинам довольно типичным субъектом: бродяжкой без денег, студентом–халявщиком, не обременённым старорежимными комплексами. Они направили меня искать на путях локомотив номер двести пятнадцать, который вот–вот пойдёт в Харьковскую область.

— Договаривайся с машинистом сам.

Составов было много. Я даже удивился, что их столько. Попробуйте найти в чужом городе дом, не зная улицы. Я спрашивал у каждого встречного. Наконец, какой–то работяга показал мне товарняк.

— Зачем тебе двести пятнадцатый? Этот тоже пойдёт в Купянск.

Договорились быстро. Меня впустили в заднюю кабину локомотива. Вскоре поезд тронулся и пошёл без остановок.

Ехать было очень неудобно: жарко, тесно, шумно. Я никак не мог вытянуть ноги. Кресло оказалось шатким и покатым. Вскоре у меня онемели ягодичные мышцы. От утомления и духоты клонило ко сну. Сколько будем ехать, где остановимся — ничего этого я не знал. Стены в кабине были исписаны однообразными, зловещими в своей сути предупреждениями:

МАШИНИСТ!

ПРОЕЗД ЗАПРЕЩАЮЩИХ СИГНАЛОВ

ЯВЛЯЕТСЯ ТЯГЧАЙШИМ НАРУШЕНИЕМ ДИСЦИПЛИНЫ

И ВЕДЁТ К ПРЕСТУПЛЕНИЮ.

Мне всё–таки удалось задремать. Я спал и видел голубей. Они озабоченно суетились у своего гнезда… Take these broken wings and learn to fly. All your life you were only waiting for this moment to arise…

Вдруг поезд остановился. Я с любопытством высунулся из окна. Мы стояли где–то в степи. Слева вдоль голых ещё, по–весеннему прозрачных лесопосадок тянулась до самого горизонта полоса свежевспаханной земли. В кабину заглянул молодой машинист в замасленной робе.

— Вылазь, хлопець. Купяньск.

— А где же, собственно, город? — растерялся я.

— Эк, хватывсь! — усмехнулся он. — До пассажирськои станции ще киломэтра полтора, так шо валяй–ка ты по шпалах. К полудню, мабуть, встыгнэшь.

Я вылез из локомотива, отряхнулся, вынул из кармана пятёрку.

— Ни, — сказал машинист, — цэ нэ по–людськы. У студэнтив нэ бэрэмо.

— Я не студент, а врач–гинеколог, — устало возразил я ему. И, невольно заразившись его суржиком, добавил: — Жиночий ликар.

Он глянул на меня весело, с пониманием. Подмигнул. Похлопал по плечу. Наверно, решил, что такие забавные чудики попадаются редко: соврал, гинекологом себя назвал… тоже мне хохмач.

Я не стал его разубеждать. Просто сунул ему в карман деньги, поблагодарил и пошёл на станцию. Оттуда на пригородном добрался до Красного Лимана. Пересел на электричку до Славянска. А в Славянске, быстро уговорив проводницу, влез в пассажирский, взобрался на верхнюю полку и задремал.

14

Проснулся я от настойчивых пинков в бок.

— Эй, студент, пиво будешь?

Подо мной на нижней полке сидел щуплый бритоголовый парень в синей фланелевой рубашке. Щербатый рот, тонкие губы, лучистый прищур маленьких подвижных глазок. Безымянный палец левой руки без двух фаланг, а на культе вытатуирован перстень.

— Ты кто? — спросил я, свесив голову.

— Гога. Зек. Слезай, земеля, а то весь чердак отлежишь.

Я медленно сполз с полки.

— Зек?

— Ну да. Есть, земеля, диссиденты, есть досиденты, а я, стало быть, отсидентом буду.

И с удовольствием засмеялся своей остроте.

— Сам придумал? — хмыкнул я.

— А шо, разве плохо?

— Да как сказать… Я уже где–то слышал это.

— И вот ведь все вы тут, на воле, такие насмешники, спасу нет, — заметил он.

— Да ты не обижайся, — миролюбиво сказал я. — Пойми: сутки уже трясусь. Башка гудит, как Царь–колокол.

— Вот и хлебни «Жигулевского», отлегнёт.

Он легонько подвинул костлявым локтем в мою сторону бутылку пива, стоявшую на столике.

— А мне взрослые не велели пить в поездах с незнакомыми зеками, — пошутил я и полез под стол в поисках остроумного вагонного приспособления для откупоривания бутылок.

— Вот и давай поручкаемся: я Гога, матёрый убивец и вор. Но теперь уже не опасный.

— Игорь, — назвался я.

Мы обменялись рукопожатиями. Я не поверил, что он убийца.

— А где же твои кандалы, Гога–зек?

— Говорю же: отсиделый я. Теперь вот следую на всех парусах в порт прописки, на «химию».

— Один?

— А шо, мне начальство доверяет. Пятнадцать лет знакомства — это тебе не хрен собачий. Слушай, студент, шо ты там шукаешь?

— Хорошо бы бутылочку распахнуть…