Голуби - [3]

— Осадное положение.

Глухо-наглухо закрывались на ночь ставни, замыкались ворота. Часто ночью, просыпаясь от духоты в маленькой комнатушке, Ванька прислушивался, тревожился. Шум не прекращался и ночью. То двуколка прогремит, то конные проскачут, то одиночный выстрел, взбудоражит собак и лают они потом долго с подвывом.

— Жутко.

По утрам, на заре, долетали в город глухие выстрелы. Словно где отрывисто в барабан били. От долетавшего гула дребезжали в окнах стекла.

Не устоит город. Сдадут. Не удержат белых.

IV.

С полудня началась неразбериха.

Ванька на улицу. Ванька на площадь.

— В чем дело? Что за шум?

— Эвакуация.

Спросил одного, другого.

— Что за слово?

Объяснили.

— Белые в двадцати верстах. Говорят фронт прорвали.

Ванька с ребятами бегал то туда, то сюда. Смотрел. Из комиссариатов выгружали ящики. В толпе сплетни.

— Золото вывозят. Награбили и вывозят.

Ванька к Савеличу.

— Золото вывозят.

Рассердился Савелич, молоток в угол швырнул.

— Врут, черти! И кто это треплется? Не верь никому. Бумаги вывозят разные, дела.

В обед мать пришла.

— Эвакуация.

Ванька буркнул:

— Знаю.

— Лазарет наш уходит. Велели за расчетом приходить.

Невесело было за обедом.

Мать ела не ела, слезами в тарелку капала.

Ванька сопел, хмурился.

— Выйдет Митька-попович прав. Досадно.

После обеда ушла мать. Уходила наказывала:

— Не уходи со двора. Неровен час...

Ваньке и самому тошно на улицу показываться.

Пошел, сел к голубятне. Стал из старой консервной банки голубям кормушку мастерить.

Мастерит, а тоска гложет сердце.

— Придут белые. Опять плохо будет пролетариату.

Прислушивался к далеким выстрелам.

— Стреляют. Ишь грохают. Интересно, наши или нет.

Случайно перевел Ванька взгляд на свою голубятню. От неожиданности даже банку из рук выронил.

Сидит на голубятне черный турман.

— Не иначе полковничий.

Ванька вскочил, крадучись подошел к полковничьему забору и оглядел двор. На дворе ни души. Только куры возились в навозе да петух затеял драку с индюком.

В иное время Ванька досмотрел бы драку до конца, но не теперь.

По-кошачьи подобрался к веревке, распутал узел и опустил косяк.

Высыпали сизаки. Забегали, заворковали.

Ванька присел в углу двора. Дух притаил.

Турман перекосил на сизаков голову, поглядел, словно подумал, и, перегнувшись через обрез крыши, плавно скользнул в голубятню.

Чвак — хлопнула западня.

Ванька замотал веревку на гвоздь, попробовал.

Крепко ли?

Потом торопливо открыл заднюю дверцу голубятни и нырнул в пропахнувший голубиным пометом ящик. Быстро поймал турмана и сунул его за пазуху.

Через минуту Ванька шарил под крыльцом ключ от хаты.

Ключа не было.

Мать с собою взяла. Побоялась сегодня оставить.

Как же быть?

Решил:

— Пойду к Савеличу.

Савелич собирался в город за стельками, когда вбежал Ванька.

— Ты что, оголец?

Ванька вынул из-за пазухи турмана:

— Вот он, попался. Полковничий.

Захлебываясь, рассказывал.

— Я сижу, глядь, а он на голубятне, ну я его, голубчика, живо...

— Пофортило, значит. Дай-кось, гляну.

— Приручены крепко были, а вот ошибся голубятней. И мой сизак тогда ошибся.

Савелич рассматривал голубя, любовался.

— Хорош, шельмец. Да, это тебе не сизак.

— Я теперь, Петр Савелич, его не отдам.

— Кому отдавать? Твое дело правое. Только чтой-то турман-то, спутан что ли? А! Какое дело...

Савелич поднял турману крыло.

— Смотри-ка.

Тонкий шелковый шнурок проходил под перьями хомутом через шею и обхватывал тельце крест-накрест. Под правым крылом, висел мешочек в две копейки величиной.

— Вот так чудо. Голубю ладонку повесили. Дай-ка посмотрим.

Савелич сапожным ножом перерезал шнурок и снял мешочек. Передал Ваньке турмана.

— Держи. Скажи, хитрость какая. Ладонка и есть. Ну-ка, што в ней?

Осторожно подпорол Савелич края мешочка и вынул в несколько раз свернутую бумажку. Развернул.

— Мать честная. Вот загвоздка-то!

Подошел к окну и завертел бумажку в руках.

Ванька любопытно следил.

— Что написано-то?

Савелич вместо ответа взглянул поверх очков.

— Полковничий, говоришь?

— Турман? А чей же. Кроме во всем городе таких нет.

— Та-та-та. — Савелич щелкнул пальцами. — Теперь понимаем.

Быстро сдернул фуражку с гвоздя, нахлобучил на голову, Ваньку за руку схватил.

— Пойдем.

— Куда? — испугался Ванька.

— Пойдем, говорю. Не бойся, ничего не бойся!

— А как же турман?

— Турман? Мы его под кровать пока. Вот так. Не уйдет!

В Военкомате Савелич торопил дежурного:

— Да ты звони, звони скорее. Разговариваешь.

— Ну, вы, не очень-то! — оскорблялся дежурный.

— Чего не очень? А это видишь? — Савелич совал ему в нос бумажку. — Тут, брат, вон какое, секретно военное дело. А ты путаешься. Тут, может, всей революции судьба. Можешь понимать?

Военкома ждали недолго. Вошел он быстро, словно влетел по лестнице.

— В чем дело?

Савелич к нему.

— Дело секретное, на людях нельзя.

— Пожалуйте в кабинет.

Захлопнул двери на ключ.

— Ну?

Рассказал Савелич. Передал бумажку. Военком прочитал, перечитал и быстро подошел к телефону.

— Срочно ко мне начальника штаба и политкома. Да, да. Жду.

— Присядьте, — предложил военком Савеличу и указал на широкий кожаный диван.

Потом запер записку в стол. Ключ в кулак зажал и выбежал за дверь.

Савелич присел на край дивана.

— Ну, брат, концы. Подвели мы полковнику итоги.