Голубая спецовка - [27]

Иду в большой магазин самообслуживания. Супермаркет. Брожу взад-вперед, обалдев от света и изобилия. Выхожу, нагруженный, как мул, зеленью, фруктами, мясом, рыбой, сырками, напитками… Чуть не падая под тяжестью поклажи, добираюсь до дома и набиваю продуктами буфет, холодильник, кладовую. Чувствую себя уверенно, словно богач, еще бы — как минимум на неделю вперед обеспечен припасами. Но это ощущение очень скоро проходит: почистив гору зелени, которую притащил домой, убеждаюсь, что ее едва наберется на пару тарелок. Дети смотрят на очистки голодными глазами. Мясо вначале едва умещалось в сковороде, а теперь скукожилось до того, что его без увеличительного стекла не разглядишь. О фруктах и говорить нечего: вместо апельсинов одна кожура, а бананы и вовсе зеленые. Что за дела?! Или земля перестала родить, или всех нас кто-то водит за нос.

Послезавтра, 12 декабря, всеобщая забастовка, а точнее, как пишут газеты, «почти» всеобщая. Не понимаю я этого «почти»: по мне, или всеобщая, или нет. И расшаркивания эти мне не нравятся, и недомолвки в переговорах между профсоюзами и правительством: гнилое все какое-то. Мол, уважаемое правительство, мы тебе сейчас надаем по загривку, и поделом, но ты не бойся: слишком больно не будет.

Демонстрация состоится в Неаполе. Сегодня мы сложились, чтобы оплатить автобусы, а всего профсоюзы наскребли свыше 200 000 лир. Отъезжаем из Бари в пятницу, в 3.50, от секретариата профсоюза машиностроительных рабочих на площади Св. Антония. Тем временем стало известно, что первая встреча между профсоюзами и Конфиндустрией будет проведена 18 декабря.

Ночь. Небо черным-черно от туч. Холодно. Поехали. Тесно прижавшись друг к другу, распеваем песни. В автобусе отогрелись; сзади сложены плакаты, флаги, пакеты с бутербродами и пивом. Кого-то уже сморил сон, особенно тех, кто вроде меня накануне вернулись домой за полночь после вечерней смены. Кто-то играет в карты, кто-то пробует умыкнуть у соседа бутыль хорошего деревенского вина. Распевает свою песню и мощный мотор автобуса, несущегося по асфальтовой ленте автострады к солнечному приморскому городу, к панораме залива, холере и сальмонеллезу, строительной спекуляции и отравленной морской воде.

Неаполь встречает нас хорошей погодой. Это приятно, потому что ветер с дождем, промозглая сырость — все это осталось в Бари, а здесь вот-вот проглянет солнышко. Везет же местным профсоюзам: их мероприятия всякий раз приходятся на погожие дни. Колонна получилась внушительная — более трехсот тысяч демонстрантов, даже страшно смотреть. Этакой силище да взорваться разок — только улицы с домами задрожат. Но она никогда не взорвется: всем раздали по свистку, и мы свистим.

Время от времени кто-нибудь выкрикивает в мегафон: ТРУ-ДО-УСТ-РОЙ-СТВО, ТРУ-ДО-УСТ-РОЙ-СТВО! По обеим сторонам улицы — блюстители порядка в черных плащах, гладкие да откормленные… Нас щелкают фотографы, а мы глядим в объектив с выражением геройской решимости на лицах и посвистываем. Каждому из нас профсоюз перед отъездом выделил пару бутербродов, бутылку пива, апельсин, яблоко. Чего еще желать? ТРУ-ДО-УСТ-РОЙ-СТВО, ТРУ-ДО-УСТ-РОЙ-СТВО! Левые ультра скандируют: ВЛАСТЬ РА-БО-ЧИМ, ВЛАСТЬ РА-БО-ЧИМ! А женщины из числа ультралевых — они всегда какие-то мелкие и бледные — лишь вид делают, что кричат, а сами только шевелят губами. Куда уж там кричать такими ротиками, голосками, да еще в таких пальтишках!

Мы проходим по улицам Неаполя, дисциплинированные, как школьники. Все нами гордятся, улыбаются нам, даже блюстители порядка. На площади Плебишито установлен высокий, как гора, помост, с которого уже выступает Лама; затем очередь Ванни, последним выходит Сторти. Они парят там, в вышине, прекрасные, словно ангелы; мы громко скандируем: ЛАМА-СТОРТИ-ВАННИ, размахиваем руками, бутербродами, колокольчиками.

Между делом подкатилось рождество и так же незаметно прошло. Все более пустыми становятся рождественские праздники, все более грустными и бедными. К ужину были какие-то скудные пирожки, потом извели пару хлопушек, отчего вся кухня наполнилась дымом, и пришлось открывать окна, чтобы продуло ледяным ветром. Многие рабочие провели рождество на фабриках — вот тоска-то! Ежедневно десятки фабрик закрываются, и десятки же переходят в руки рабочих. Вездесущий священник со своей наглой физиономией даже отслужил мессу для этих бедолаг.

Сегодня мы возвратились на работу после праздников (так называемых!). Чуть ли не с дракой отвоевываем себе места возле батарей парового отопления (они еле теплятся), поверх которых на несколько минут кладем спецовки, чтобы хоть немного согрелись: не холодные же напяливать! Достойное зрелище: мы в трусах и майках стоим босые на листе картона, так как даже обувь засунули под радиатор. От спецовок поднимается пар, ноги покрылись пупырышками, и мы похожи на ощипанных кур, точнее, на индюков. Еще три дня с сегодняшним, и прощай 1975 год. К сожалению, нам придется работать и в последний день года; хорошо еще, что на этой неделе у меня утренняя смена. А каково тем беднягам, кому в вечернюю?

Накануне Нового года мы, четверо болванов, кроем на чем свет стоит и счета, и последние гроши, и детали, и стружку. Один из нас собирает деньги на покупку кулича и шампанского, чтобы проводить старый год прямо в цехе, вот какие мы идиоты. Воображаем, что находимся в Кортина д’Ампеццо или на озерах: прием — в честь рабочего, кулич с шампанским — рабочему, да здравствует рабочий, да здравствует новое повышение цен! Никто не помнит о семи сотнях рабочих-индусов, похороненных в одной из шахт Индии, о последних кровавых событиях, которые произошли в Нью-Йорке, а могли произойти в любом другом месте. Все мы ощущаем себя сильными и богатыми, хитрыми и могущественными. Да здравствует старый год! И новый год, в котором всех нас надуют по-крупному, как всегда, тоже да здравствует!