Голубая спецовка - [25]

Одна моя соседка с большим трудом купила квартиру, заставила ее множеством отвратительных безделушек и рада, что повергает в зависть куму, которая живет в старом районе. В новой квартире все сверкает, все натерто до блеска. Сами хозяева живут в старом доме, а сюда приходят только ночевать, и если ночью кому-нибудь приспичит, то, чтобы не пачкать туалет, отделанный дорогой керамикой и кафелем, они могут взять газету наделать в нее и выбросить из окна на улицу.

Мы едем по привычной дороге, по которой ездили каждый день из дома на работу, с работы домой. Нас пять человек из поселка Адельфия, расположенного в 18 километрах от завода; чтобы сэкономить бензин, мы возим друг друга но очереди, по неделе каждый. Все время ездим одной и той же дорогой: вокруг Адельфии, потом через Битритто и к заводу. Машина едет быстро, мы устали, нет сил, но это не мешает нам любоваться осенними полями. До чего же я люблю осень! С каждым днем виноградники меняют цвет, сначала они зеленые, потом желтые, потом красноватые, фиолетовые, темно-коричневые, потом листья опадают; появляется трава, поля превращаются в луга, кажется, будто весна пришла: цветут желтые ромашки, крокусы, повсюду белые цветы, похожие на снежные хлопья; гигантские рожковые деревья гостеприимно принимают на своих ветвях сорок, а те кричат, размахивают крыльями; крестьяне собирают оливки, жгут костры, чтобы согреться, едят жареные оливки, хлеб, сыр. Неплохо бы остановиться, потолковать с ними, расспросить об урожае, но мы спешим и на большой скорости пролетаем мимо; мы почти рядом, стоит только руку протянуть, но асфальтированная дорога неумолимо влечет нас все дальше.

Несколько лет назад на заводе работал служащий, заполнявший специальные таблицы. Карандашом он ставил множество галочек в таблице, отмечал карточку рабочего, проставлял нормативное время, отпущенное на определенную операцию, фактически затраченное время, номера табелей, час их открытия, час закрытия и так далее. Эти таблицы после заполнения идут сначала в перфорационный, а затем в вычислительный центр для проверки, сколько мы работаем и сколько стоим. Так вот, этот тип взял себе за правило чуть ли не каждый вечер к концу рабочего дня, когда голова уже не варит, подходить к станкам и нахальным, отвратительным голосом спрашивать: к чему это, к чему то, сколько деталей обрабатываешь, почему не работаешь быстрей. Почти каждый вечер одна и та же песня. Я не знал, что придумать, как от него избавиться.

К счастью, однажды вечером, как только он подошел ко мне, его внимание привлекла блестящая, но изогнутая и со множеством заусениц деталь; он прикоснулся к ней, стал водить пальцем по сверкающей поверхности, слегка нажал — и, конечно, порезался, дурак. Видели бы вы его: припустил по аллее как заведенный, подняв кверху кровоточащий палец. С того вечера он больше не подходил ко мне, хотя издали я его зазывал: «Иди, иди же сюда, красавчик». Но он ни в какую — в самом деле испугался. Сейчас он работает старшим кассиром, а на лице у него все то же унылое, подозрительное выражение. И такой же худой, похож на ручку от метлы, несмотря на всю ту благодать, которой он заведует: чеки, зарплату, деньги во всех видах — наличные, разменные.

Вернувшись с ужина в половине восьмого, я расположился, как паша, в кресле начальника. По-американски взгромоздив на его письменный стол ноги в тяжелых, каждый по два кило, башмаках, я закурил очередную сигарету. Вдруг откуда ни возьмись является начальник. Этот мерзавец, оказывается, еще здесь: он просто притворился, что уходит, и внезапно вернулся, чтобы посмотреть, что мы делаем в его отсутствие вечером. Увидав меня в такой позе, он подходит и устраивает мне нагоняй. Я говорю ему: «Успокойся и послушай: во-первых, я так расселся не из презрения к твоему глубоко уважаемому столу, а чтобы дать отдых ногам, они болят, я чувствую, как они распухли, дело кончится тем, что у меня начнется варикозное расширение вен, подумай, ведь мне еще стоять на ногах три с половиной часа. А во-вторых, я присел немного потому, что в самом деле устал, ты каждый божий день с утра до вечера рассиживаешь в этом кресле и лишь на короткое время отрываешь от него задницу, чтобы шпионить за нами и нас донимать. А теперь убирайся, а то я душу из тебя выну».

Третьего дня тот же начальник взбеленился, потому что я превысил время на обработку деталей, ему снова кое-что пришлось от меня выслушать. Время на обработку рассчитано неправильно, сказал я, его недостаточно, поэтому, если вам нужна производительность, увеличьте нормативы, и я увеличу производительность на сколько угодно: на двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят процентов… Я прихожу сюда работать, а не надрываться так, чтобы еле до дому доползать. Я хочу приходить домой здоровым, по возможности бодрым, с зарядом энергии, чтобы и в постели быть на что-то способным. Вы из нас и без того все жилы вытянули — так оставьте хоть это.

На нашей линии работы не хватает, несколько рабочих здесь явно лишние, их должны перевести отсюда в другой цех, где работы прибавилось. Разумеется, в число рабочих, которые должны переменить климат, непременно попаду я, потому что я спорщик, подрывной элемент, зануда. Мне не впервой менять цех. А жаль — я уже стал сближаться с товарищами, привык к станку, ко всем этим трубочкам с крышечками, к сотням и тысячам мельчайших деталек — таким маленьким, что все они могли бы уместиться в кармане.