Голубая спецовка - [23]

Сколько воспоминаний связано с этим старым сельским домом, в котором жили дед и бабка: просторные комнаты с циновками на полу, кухня с огромным очагом, бак для воды и большое окно, выходившее в апельсиновую рощу. В комнатах сильно пахло фруктами, сладкими рожками, свежим сыром. Бабушка, или, как ее называли, кума Мариэтта, когда терла сыр, обязательно откладывала хорошие кусочки, чтобы сунуть их в рот нам, внукам. Рядом было стойло бешеного мула, под ногами у него сновали куры да целая армия кроликов и мышей. Помню, как в удушливую полуденную пору дедушка лущил бобы на террасе, молотя их большой палкой. А уж когда кололи миндаль, это был настоящий праздник — на железные козлы клали дощатый настил, вокруг собиралась вся семья: дети, внуки, дядья, тетки, даже соседи. Дед, у которого был красивый низкий голос, пел шутливые припевки:

Лучше нет моей жены,

Сундуки у ней полны,

И, глядишь, за две весны

Справит новые штаны.

Еще было гумно с выложенными из камня столом и стульями, с навесом из винограда, садишься за стол, и под ногами крутятся ящерицы. Вечером читали молитвы, на маленькой приступочке была укреплена восковая свеча и фигурка мадонны, бабушка вытаскивала из кармана четки, вместе с ними выпадали семена цикория, горох, хлебные крошки. На столе горела керосиновая лампа, вокруг летали ночные бабочки. Бабка не могла спокойно заснуть, пока не отправит меня на улицу — «за угол». Я боялся темноты и выбегал из дому с замирающим сердцем: на улице светили звезды, квакали лягушки, кричали ночные птицы, в яслях била копытами лошадь, а в глубине гумна мерцал огонек дедовой трубки. Дед неподвижно сидел в темноте и думал — бог весть о чем.

Мой дядя тогда ходил в женихах и вечерами всегда отправлялся пить с друзьями пиво, а потом — к девчатам. Я удивлялся: как ему не страшно ехать на велосипеде сквозь темноту. Я глядел ему вслед, пока он не сворачивал за розовый куст и не скрывался на тропинке, по обеим сторонам которой росли гигантские рожковые деревья. А тетка, наоборот, оставалась дома, поджидая своего парня. К вечеру она начинала прихорашиваться — красила губы, пудрилась. Потом я слышал, как он целовал ее, а она кудахтала, как наседка. Те времена давно прошли: дядя стал железнодорожником, тетка перебралась в Палезе и сюда больше не наведывается. Она теперь настоящая синьора; другой дядя пошел в карабинеры, как и мой отец, — все карабинеры.

А я вот работаю механиком — кто знает почему? Тогда на такие профессии был настоящий бум, вокруг как грибы росли курсы для токарей, наладчиков, мотористов. Я тоже записался на какие-то курсы: отец все разузнал и сказал, что токарь — неплохая специальность, хорошо оплачивается в Италии, да и за границей большой спрос на токарей. И вот я здесь, в Парадизо, который превратили в ад, в центр промышленной зоны. Там, где когда-то можно было гоняться за сороками, цепляться за телеги, где мы с приятелями воровали фрукты по садам и охотились с рогаткой, теперь понастроили фабрик и заводов. Куда подевались тропинки, которые вели к трулло, к сараю, к красному тутовнику? Туда-сюда снуют грузовики, мотороллеры, повсюду заводы — большие, маленькие и вообще бутафорские, — решетки, подъемные краны, навесы, алюминий, пластмасса. Но внешность обманчива: многие из заводов закрываются, через некоторое время они откроются снова — может быть, в другом месте, в другом районе, но все равно откроются, чтобы потом снова закрыться.

По дороге в Палезе для родного ФИАТа пробурили несколько артезианских колодцев, а вот для нужд сельского хозяйства пробурить их оказалось невозможно. Мы теперь уже не знаем, кто мы такие: люди-машины, полулюди-полумашины… Мы — жители ко всему безразличного, мертвого поселка, звери, готовые растерзать друг друга. Растрепанные мальчишки гоняются за чудом уцелевшими коровами, пинают их, бросают в них камни. Из грузовиков, катящих вдоль поселка, сыплются гравий, цемент, трубы. Заводы закрываются, воды не хватает, лифты застревают, чиновники из налогового управления, как пираты, подступают с ножом к горлу. Цены растут. Обсуждается новый трудовой договор, столько надежд, столько энтузиазма связано с ним, но, похоже, и на этот раз дело попахивает «липой».

Сегодня вечером один парень предложил нам распить «Монастырской настойки» — нечто вроде ликера или эликсира долголетия. Он угощал, потому что его взяли наконец в рабочие. До этого он служил в баре при столовой, у него был белый пиджак и шейный платок; улыбаясь во весь рот, он подавал кофе, сухарики, сливки. Днем он появлялся в цехе, катил меж токарных и фрезерных станков тележку, полную булочек, шоколада, конфет и банок с фруктовым соком, — на тележку тут же налипала стружка. Но его мечтой было стать рабочим. Сначала он добился, чтобы его взяли чернорабочим, и вот теперь надел голубую спецовку. Вечерами учился на токаря. После долгого ожидания мечта его сбылась, но работает он пока не токарем, а за сверлильным станком. Сверлит тысячи отверстий, так же как раньше подавал тысячи чашечек кофе. Этот парень вытаскивает из чехла калибр, словно держит в руках шпагу Зорро, его счастливое лицо отражается в сверкающих деталях. Он так счастлив, глаза смеются, ему кажется, что он рукой дотронулся неба. Не будем его расхолаживать.