Голубая ниточка на карте - [11]

— В гости? Одна?

Лицо Лилии выразило искреннее удивление. Все поняли, что такого не может быть никогда на свете, что бабушка ходит в гости только с внучкой или с её разрешения. Все четверо (Никита Никитич, Лилия, Шур и Ромка) стояли в коридоре и не знали, чем бы заняться. А до пропажи бабушки все вроде были при деле. Шур с тревогой подумал: а вдруг она, облокотившись о перила, долго-долго смотрела на воду, у неё закружилась голова и… Руки-то у старушки слабые, попробуй удержись. Ой… По спине пробежал холодок. Шур ничего не сказал вслух, боясь встревожить Лилию. И вдруг разговорился, чего с ним почти не бывало.

— А в «Пустых Морквашах» в деревне из одного дома дерево растёт.

— Как… из дома? — вытаращил глаза Ромка.

— Прямо изнутри. Толстенное.

— Не может быть, — безапелляционно отрезала Лилия.

— Не веришь? На обратном пути покажу.

— А на обратном мы там не останавливаемся. Можешь сочинять, что вздумается.

Шур молча проглотил обиду. Он сразу никогда не мог ответить что-нибудь в свою защиту. Потом, когда уже проходило время и отвечать было ни к чему, он соображал, что именно надо было сказать в нужный момент. Так и сейчас. Но вскинулся Ромка:

— Это ты вечно сочиняешь. Думаешь, и другие… Ой, Елена Иванна!

В конце коридора показалась Елена Ивановна. Шла она не одна, а под руку с Марией Степановной, седой и угрюмой женщиной, которая сидела за одним столом с Никитой Никитичем и Шуром. Каюта её была здесь же, в этом коридоре.

— Я же вам говорил, что надо подождать, и всё прояснится, — улыбнулся Шуров дедушка.

Ромка с Шуром подбежали к идущим, а Лилия осталась около двери своего люкса.

— Бааб, где ты была? Подняла всех на ноги.

У бабушки лицо было какое-то особенное, не такое, как всегда. Шур это сразу заметил. Румянец на щеках, которого раньше никогда не было, и глаза блестели совсем не по-бабушкиному. Если бы не было седых волос и морщин на лице, эти глаза подошли бы любой молодой женщине, даже девчонке.

И Мария Степановна, всегда угрюмая и сутулая, сейчас глядела светло и взволнованно. Все увидели, какая она высокая и прямая. Прямо несгибаемая.

— А? Бааб? Где ты была? Я же спрашиваю, ты что, не слышишь?

— Слышу, — как-то необычно, торжественно улыбаясь, произнесла бабушка. — Где была? — она переглянулась с Марией Степановной, — где была, там меня уже нет, — и в улыбке промелькнуло лукавство.

— Ну-ну, — хмыкнул Никита Никитич, заметно чему-то обрадовавшись. А чему, он и сам пока не знал.

— А мы испугались, куда вы делись, — улыбаясь, вякнул Ромка.

— Испугались? Тогда извините… — бабушка молодыми глазами посмотрела на Лилию. А у той было недовольное лицо.

— Ушла… Ничего не сказала. Ты же не успеешь довязать кофту, а у меня послезавтра выступление перед ветеранами.

— Не бойся, успею, — тихо сказала бабушка и вздохнула.

А Шуру вдруг стало грустно-грустно. У него так бывает. Вдруг неожиданно накатит, когда не ждёшь. И ещё он заметил, как бабушкины глаза почему-то вмиг постарели.

Среди безоблачного дня в каюте почему-то стало темнеть. Шур сидел, уткнувши нос в страницу книги. Оторвать этот самый нос было трудно: уж очень интересное рассказывали страницы. А темнело быстро. Наконец Шур всё-таки отодрал завязший в тексте взгляд и глянул за окно. Перед ним вместо волжской дали была стена. Сплошная. Серая. Мокрая. С неё стекали вниз крупные капли воды. А главное, эта стена двигалась. Она лезла куда-то вверх. Это было заметно по тому, как огромные, мокрые, прямоугольные плиты, из которых состояла стена, ползли к небу.

Шур в недоумении вытаращил глаза, не веря им, и несколько мгновений оторопело глядел в странную стену. Наяву ли это? Сознание ещё бродило по событиям, которые жили на страницах книги. Но вот, наконец, в голове прояснилось, и Шур с облегчением понял: шлюз! Да они же вошли в шлюз и опускаются вниз. Оставил книжку на столике, не закрывая её, и вылетел на палубу.

Там было необычно много туристов. Дедушка стоял у люксовского окна и разговаривал с Еленой Ивановной, которая была в каюте.

— Опускаться в шлюзе жутковато, — говорила бабушка, — будто медленно летишь куда-то в преисподнюю.

— Назад пойдём, в небо взмывать будем, — улыбнулся Никита Никитич.

«Что такое со мной творится?» — подумал Шур. Он не узнавал собственного сердца. Почему оно не катилось из груди куда-нибудь? Облокотясь о перила и упёршись взглядом в мокрую стену, стояла Лилия. Рядом Оська с гитарой. Лилия была в двух шагах от Шура. Вот уже в одном шаге, потому что Шур тоже облокотился о перила. От Лилии его отделял только Оська. И его гитара, которую он прислонил к ноге, держа за гриф.

Шур недоумевал, откуда у него такая смелость, взять и подойти? И стать рядом. А серая стена всё ползла и ползла вверх.

— Чего ты расстраиваешься? — говорил ей Оська. — Подумаешь, не сказала тебе, где была? Да тебе-то что? Не обращай внимания. Пойми, у них тут, — он постучал пальцами по голове, — уже распад идёт. Всё расплавилось, сгорело. А ты хочешь чего-то разумного. Говори спасибо, что ходит на своих ногах.

Шур с ужасом понял, что Оська говорит о бабушке Лилии, милой, доброй Елене Ивановне, которая недалеко от них разговаривает с его дедом. Почему Лилия не возражает? Как она терпит такое? У Шура перехватило дыхание.