Голубая мечта - [17]

— Да чушь собачья все это, чушь! — по-прежнему невозмутимым тоном отвечает Поликарпов. — Оторвали людей в самый ответственный период!.. Притом кого? Начальников управлений и участков. Командиров производства! Я уже не говорю об организации этого, с позволения сказать, семинара. Нате вам целых четыре дня — самоподготавливайтесь! Да и вообще какой может быть семинар в кустах возле речки, за сто пятьдесят верст от производства?

— Так ведь обмен опытом, о-пы-том! — втолковывает ему Дробанюк, но тот лишь насмешливо покачивает головой.

— Под аккомпанемент кукушек? — язвит он. — Обман опытом, верно.

— Слушай, Иван Сергеич, — с подозрением уставляется на него Дробанюк. — Прости за откровенность, но ты или сумасшедший, или не выспался перед отъездом. К тебе с добром, а ты в ответ с топором. Непорядочно это, понимаешь… А-а! — вдруг разоблачительно произносит он. — Ты, наверное, философствуешь тут оттого, что подзапустил свое управление? План, должно быть, у тебя полыхает синим пламенем?

Поликарпов поднимает свою круглую голову и с любопытством долго смотрит на него.

— А я в вашем комбинате человек новый, — наконец отвечает он. — Так что его без меня подзапустили.

— Тогда бегом к телефону-автомату, — насмешливо советует Дробанюк. — По примеру пацана Лузика.

Пропустив мимо ушей эту колкость, Поликарпов на какое-то мгновение задумывается.

— А ты, пожалуй, прав насчет телефона, — раздумчиво произносит он. — Кому-кому, а мне надо звонить. И не раз… Слушай, — обращается он к Дробанюку, — у тебя не найдется пару монет по пятнадцать копеек?

Хлопнув себя по карманам, Дробанюк вытаскивает из того, который отдает звоном, пригоршню монет. Разгребая ее, видит нужные монеты, их попадается несколько, но он, сделав слегка огорченное лицо, вздыхает:

— Как назло ни одной!..

«Приберегу, может, жене придется брякнуть разок-другой, — думает при этом он. — А то ведь в этой глухомани черта с два раздобудешь нужную мелочь…»

— Жаль, — в свою очередь вздыхает Поликарпов. — У меня тоже ни единой. Пойду, может, стрельну у кого парочку…

…Вечером Дробанюк сует в карман прихваченные в кафе вилки, затем нагружается двумя бутылками водки и огромным количеством снеди, заботливо приготовленной в дорогу женой. Держа все это в охапке, он зовет за собой Поликарпова. Тот сидит на балконе в плетеном кресле в одних плавках и читает книгу.

— Может, пойдем?

— Не-е, это не для меня, — отказывается тот.

— Не пьешь? — осуждающе спрашивает Дробанюк.

— Не-а, — покачивает своей круглой седоватой головой Поликарпов.

— И за чужой счет тоже?

— Представь себе.

— Да… Ты как святой.

— Ну уж… — не соглашается Поликарпов. — Стоит человеку сказать, что он не пьет, как это уже вызывает подозрение. Тут он уже как святой. А если у него нет ничего святого — это чуть ли не в порядке вещей.

— Моралист ты, — говорит Дробанюк. Он так и стоит посреди комнаты, поддерживая обеими руками приваленные к груди целлофановые мешочки с бутылками и закусками.

— Вот-вот! — продолжает Поликарпов. — Стоит правду высказать— и уже моралист. Между прочим, я пиво иногда пью.

— Ты — как бюргер, — по-своему расценивает это Дробанюк.

— Почему? — удивляется тот.

— Бюргеры любят пиво. У них все как бы по полочкам. Все в меру. И у тебя тоже.

— Если бы, — вздыхает Поликарпов. — Вот видишь, как сгорел, — поворачивает он свою круглую голову к плечу. — Дорвался впервые за лето до солнца — и вместо того чтобы понемножку да постепенно подставлять себя, сразу спекся…

— Это мелочи, второстепенное, — твердит свое Дробанюк. — Ты в основных вопросах не поддаешься.

— Если бы, — повторяет тот. — Был бы счастлив.

Дробанюк стоит какое-то время молча, потом кивком снова предлагает Поликарпову пойти с ним. Тот в ответ отрицательно мотает головой. И тогда Дробанюк, неодобрительно хмыкнув, идет к выходу, но у самой двери, остановившись, поворачивается и бросает с сердцем:

— Скучный ты человек, Иван Сергеевич!

— Какой есть, — отвечает тот спокойно.

— Или себе на уме, — многозначительно добавляет Дробанюк и уходит.

В комнате Ухлюпина уже целая толпа. Сидят на стульях, в плетеном кресле, взятом с балкона, на кровати, придвинутой к столу, уставленному целой батареей бутылок, заваленному всевозможной снедью. Разговаривают шумно. Впечатление такое, что никто никого не слушает, — значит, уже выпили.

— A-а, вилки пришли! — громогласно встречает Дробанюка Ухлюпин. — Слушай, Котя, где это ты застрял?

— Штрафную ему за это! — кричит высящийся над столом своим несуразно длинным туловищем Зыбин.

— Ростик, плесни ему! — дает команду сидящему рядом с ним Лузику Ухлюпин.

— Садитесь, Константин Павлович, — подвигается на кровати Лузик, освобождая место Дробанюку. И наливает сразу две трети стакана водки.

— Не-е, — вопит Зыбин. — Ты ему лей под завязку!

Вопросительно глядя на Ухлюпина, Лузик наливает почти до краев.

— Да что вы?! — возражает Дробанюк, ерзая на кровати. — Как слону!

— Ничего! — командирским, не терпящим возражений тоном говорит Ухлюпин. — Ты не меньше слона можешь дерябнуть. Общество, вернее — сливки общества, ибо здесь, надо полагать, лучшая часть нашей семинарии! — обращается он ко всем. — Прошу всех наполнить сосуды!.. Все налили? — обводит он присутствующих строгим взглядом. — Так выпьем же, уважаемые, за успех, как говорится в народе, нашего совершенно безнадежного дела! Ап! — опрокидывает он свои сто граммов в широко раскрытый рот, проглатывая спиртное в один прием.