Голубая комната - [23]

ГЛАВА V

Адвокат тоже все время толковал об этих письмах.

— Почему вы упорствуете в этом пункте и не говорите правду, как во всем остальном? Есть доказательства, что вы получили эти письма — не мог же почтальон Сен-Жюстена все выдумать.

А он, словно мальчишка, который соврал, но из гордости никогда не признается в этом, повторял одно и то же:

— Я не знаю, что вы имеете в виду.

Только здесь была не гордость, а, возможно, остатки верности голубой комнате. Он никогда не хотел жениться на Андре, даже если бы они оба были свободны, ему и в голову не приходило сделать ее своей женой.

Почему? Этого он не смог бы объяснить.

— Признайтесь, что ее страстность вас пугала, — посоветовал профессор Биго. — Тогда, сентябрьским вечером на обочине дороги, вы наверняка были шокированы, увидев, что та, которую вы считали статуей, превратилась в разнузданную самку.

— Да, я был удивлен.

— Вероятно, и польщены тоже. Потому что дальнейшие события показали, что она не лгала, когда утверждала, что была влюблена в вас со школьной скамьи.

— Я почувствовал себя немного ответственным.

— Ответственным за эту страсть?

— Не совсем то. Мне показалось, что я как бы должен ей что-то. Извините за не очень точное сравнение, но, когда бездомная кошка идет, жалобно мяукая, за вами по пятам и потом остается жить у вас под крыльцом, вы чувствуете себя ответственным за ее дальнейшую судьбу.

Биго, казалось, понял. Этот разговор происходил на второй или третьей неделе пребывания Тони в тюрьме. Когда его в первый раз повели на допрос во Дворец правосудия, были приняты исключительные меры предосторожности из-за толпы журналистов, фотографов и просто любопытных, толпившихся на ступенях главной лестницы.

В тот момент, когда он уже садился в «воронок», вдруг прибежал начальник тюрьмы, предупрежденный звонком из прокуратуры, и его почти на час увели в камеру.

Когда же снова вывели, вместо жандармов его сопровождали инспектор Мани и еще один полицейский в штатском. Во дворе тюрьмы машины с решетками уже не было — ее отправили раньше с двумя другими обвиняемыми. Тони посадили в обычную машину, без всяких отличительных признаков, которая остановилась позади дворца, у маленькой неприметной двери.

В эту игру играли две недели. Пресса разжигала страсти, и над ним грозили учинить расправу.

Теперь, когда прошло уже два месяца, большинство репортеров из Парижа и крупных городов уехали из Пуатье, оставив поле деятельности местным корреспондентам и представителям агентств.

Раньше ему доводилось видеть в иллюстрированных журналах или в выпусках новостей перед киносеансом обвиняемых, которые продирались сквозь толпу у Дворца правосудия или возле тюрьмы, стараясь спрятать свое лицо.

Теперь он был на их месте, только он лица не прятал. Был ли у него, как и у других, такой взгляд, словно он уже не принадлежит к обществу людей, думая: «За что?»

Он держался хорошо. На допросах у следователя не выглядел загнанным. Он обстоятельно отвечал на вопросы, как хороший ученик, стараясь казаться точным и искренним во всем, — кроме вопроса о письмах. Он был уверен, что если уступит в этом пункте, то увязнет по самые уши.

Декабрьское письмо он получил накануне Нового года, когда смерзшийся снег хрустел под ногами. При встрече знакомые уже поздравляли друг друга:

— С наступающим!

— Счастья тебе в Новом году!

Небо было ясное, воздух — сухой и бодрящий. Ребятишки раскатали ледяную дорожку посреди Новой улицы и катались по очереди. Почтальон молча отдал его почту, которую Тони обычно тут же просматривал.

«Счастливого нам года».

В груди у него защемило сильней, чем раньше. Он почуял в этом послании какую-то непонятную угрозу. Совершенно очевидно, что слова были тщательно подобраны, и он старался их расшифровать. Это «нам» — выдавало ли оно потаенные мысли Андре?

На этот раз письмо он сжег, потому что в Орно почти не было воды, а берега покрылись корочкой льда.

Утром следующего дня они втроем пошли поздравить Анджело. Отец почти все время молчал, избегая смотреть на внучку, и Тони казалось, он знает причину — она напоминала ему о погибших жене и дочери.

Ближе к вечеру они, как и в предыдущие годы, поехали к брату, который не мог оставить гостиницу и кафе.

Рано утром, когда они были одни на кухне, он крепко обнял жену, уткнулся лицом в ее плечо:

— С Новым годом, Жизель.

Почувствовала ли она, что он вложил в эти слова больше страсти, чем обычно? Поняла ли, что он встревожен и не очень верит в счастливый год?

— С Новым годом, Тони.

Она посмотрела на него, улыбаясь, как обычно, уголками губ, поэтому улыбка получилась скорее грустной, чем веселой.

С тех пор как Мариан пошла в школу, они с женой обедали вдвоем. Многие ученики приходили с отдаленных ферм за несколько километров и не могли ходить домой обедать, поэтому учитель устроил столовую, и Мариан, которая просто бредила школой, упросила родителей разрешить ей тоже там обедать.

— Это пройдет. Уверена, что на следующий год она поостынет.

Нелегко было Тони, сидя лицом к лицу с Жизель, скрывать свою тревогу. О чем они говорили? Оба боялись молчания и поэтому начинали разговор на любую тему, обмениваясь ничего не значащими фразами и отчего-то вздрагивая, когда вдруг повисала тишина.