Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - [9]

Он сделал паузу.

— Вы не согласитесь посетить мой дворец? — спросил он. — Власти не против того, чтобы я принимал гостей, при условии, разумеется, что их поставят об этом в известность.

Он посмотрел на Стефани с немой мольбой.

— Не сегодня, — мягко сказала Стефани. — У меня совсем нет сил. А вот завтра с удовольствием. Это далеко?

— Три часа езды, не больше. По хорошей дороге. Сначала в горы, потом через пустыню. Я пришлю за вами машину в полдень.

Он улыбался. Эту улыбку хотелось потрогать кончиками пальцев. Она же довольствовалась тем, что взяла из корзинки персик и мягко вонзила в плод зубы.

— Я так счастлив, что вы согласились, мисс Хедрикс. В первый раз я увидел ваши фотографии в двенадцать лет, я был почти ребенок. Я никогда не переставал вас коллекционировать. Для меня вы на самом первом месте, перед Кэрол Ломбард.[22] Кэрол Ломбард идет сразу после вас в списке моих симпатий. Или вернее, она на третьем месте. Сначала вы, затем никого, и затем Кэрол Ломбард…

Стефани рассмеялась. Ей захотелось встать и поцеловать его, но не следовало забывать, что они на Востоке и что здесь не обмениваются поцелуями в щеку как на Манхеттене или на авеню Монтень.[23] Она вытерла капельку персикового сока с уголка губ.

— Какой чудесный комплимент, Али…

— Это не комплимент, — произнес Али Рахман, и его лицо погрустнело. — Это правда. Я буду так счастлив принять вас у себя во дворце. После вашего отъезда я больше никогда не буду одинок. Воспоминание о вас составит мне компанию…

Он помолчал, пристально глядя на Стефани с пылкостью и самоотречением, какие могут подарить вам лишь очень юные существа — щенки и дети, затем слегка поклонился и вернулся за свой столик.

— Вау, — произнесла Стефани, глубоко вдыхая. — Надеюсь, он никогда не объявится в Нью-Йорке или Париже. Будет нестерпимо жаль, если он станет еще одним плейбоем королевских кровей, чья жизнь — это «феррари», ночные клубы, Сен-Тропе и Сен-Мориц. Я никогда в жизни не видела ничего прекраснее и чище…

Бобо был в восторге.

— Самое главное, дорогуша, завтра я наделаю таких твоих снимков с этим маленьким принцем, что все мои коллеги ошалеют от зависти. Мы возьмем с собой всю коллекцию и попросим его надеть костюм магараджи, или эмира, или имама, ну в общем, все его барахло, с жемчугами, бриллиантами и рубинами, а ты в своем прозрачном «лунном свете», с феерическими вуалями из росы… Запад и Восток, Сен-Лоран, Шанель и сказочные дворцы… Ах, черт! Да я тебе такое устрою, крошка…

Они узнали, что нужно попросить разрешение у властей, так как при визитах к маленькому принцу требовалось, как смущенно выразился представитель министерства внутренних дел, помнить о «соображениях безопасности». Впрочем, разрешение было незамедлительно выдано с самыми любезными улыбками. «Мисс Хедрикс, вы можете ехать, куда хотите, смотреть, что пожелаете, это свободная страна… Мы лишь заботимся о вашем удобстве».

Чиновник, подписавший разрешение, носил португальскую фамилию, Стефани он показался типичным индийцем, хотя глаза у него были китайские. Смешение рас и их разнообразие достигали в Хаддане своеобразного совершенства. Казалось, что это лабораторная пробирка, в которой мир ищет свое будущее лицо.

Чиновник проводил Стефани до дверей, и было очевидно, что он с радостью проводил бы ее и еще дальше. Все они здесь были неисправимыми мачо.

4

«Серебряное облако»,[24] длинный «роллс-ройс» стального цвета, прибыл за ними в «Метрополь» в полдень, и они двинулись в путь по горной дороге, по обеим сторонам которой тянулись скалы и пропасти, а за каждым поворотом поджидали густые заросли пальм, сгрудившихся вокруг колодцев среди серых и черных базальтовых плит. Дальше началось однообразие пустыни с ее палящим дневным жаром; Стефани задернула занавески, чтобы защитить глаза от солнечной агрессии.

В «роллс-ройсе» работал кондиционер, и контраст между жарой снаружи и прохладой внутри успокаивал нервы; настроение у всех было доброжелательное. Бобо храпел, Массимо крайне внимательно изучал журнал мужской моды, без конца возвращаясь к собственной фотографии, на которой он рекламировал брюки дорогой марки. Дорога заняла вовсе не три часа, как говорил Али Рахман, а четыре. Стефани однако не жалела о своем решении. Цвет гор менялся, переходя от охры к зеленому и от черного к серому, водопады и пропасти напоминали индийскую роспись по шелку, на которой отшельники идут к тайной пещере, где взорам их явится Будда. Встречались караваны верблюдов — казалось, что они, как и все караваны, нагружены золотом и пряностями, — и белые всадники в развевающихся одеждах, как будто только что выстиранных служанками Навсикаи…[25]

Пустыня возникла внезапно, суровая и чистая, как ислам и райские клинки, о которых говорит пророк. Здесь были барханы мягкого женственного цвета и рыжеватые барханы, на которых, казалось, вот-вот появится лев; стада пальм склоняли длинные жирафьи шеи под тяжестью зеленых фиников, над невидимой добычей кружили ястребы. Наконец, когда «роллс-ройс» взобрался на последнюю окаменевшую волну того, что двести тысяч лет тому назад было потоком лавы, они увидели оазис Сиди-Барани и — среди сочной сверкающей зелени — дворец, тут же заставивший их вспомнить о Тадж-Махале, с его куполом и белыми башнями. Вокруг росли королевские манговые деревья — кроны их поднимались до самой крыши. Они пересекли сад, где на ветках восседало множество павлинов, горлиц и серых обезьянок — их хватило бы, чтобы успокоить персидских и индийских миниатюристов относительно вечности их излюбленного сюжета… Династия Рахманов была иранского происхождения, но это место напоминало одновременно и Индию, и Аравию, и Джайпур, и Исфахан. Погружение в зелень после суровой сухости скал и песков стало для Стефани одним из лучших воспоминаний о Хаддане. Как если бы поэмы Хафиза и Омара Хайяма воплотились в жизнь прямо у нее на глазах.