Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - [7]
Как и многие люди, которым неуютно в собственном теле, Бобо питал страсть к переодеваниям. Приехав в Хаддан, он стал примерять всевозможные нелепые наряды: то тюрбаны с фальшивыми рубинами и страусовыми перьями, то расшитые кафтаны, то красные янычарские шальвары и королевские бурнусы, то стянутые тройным золотым обручем арабские платки, которые он умудрялся носить с джинсами… Бедный «султан моды» ненавидел себя от всей души и таким поведением пытался засвидетельствовать эту неприязнь как в своих собственных глазах, так и в глазах окружающих. Родителей его убили в Вене фашисты, и ходил слух, что эсэсовцы использовали его, десятилетнего ребенка, для своих мужских забав. А еще поговаривали, что по меньшей мере раз в год он пытается покончить с собой. Бывший бойфренд Стефани, один из самых молодых и самых вменяемых психоаналитиков в Соединенных Штатах, сказал ей, что Бобо одержим всепоглощающей потребностью в чистоте и невинности, а это сильно осложняет его отношения с самим собой. Вполне возможно, что так оно и было, но в некоторые моменты Стефани говорила себе, что у всей этой его психодрамы должны быть какие-то пределы.
Было четыре часа дня, когда Бобо сделал последний снимок и наконец-то зачехлил свой циклопий глаз. Стефани какое-то время разглядывала послужившие им фоном развалины — в кои-то веки они относились не к недавнему государственному перевороту, а к шестнадцатому столетию — а затем скрылась за манговыми деревьями, чтобы снять платье и надеть джинсы.
Волны влекли одинокие парусники к берегам Аравии. Поговаривали, что эти глубокие воды кишат акулами, — что лишний раз доказывает, как опасно доверять тихим омутам и безмятежным пейзажам.
Массимо смотрел на море с мрачным видом.
Массимо дель Кампо когда-то водил грузовики в Карраре. Казалось, он был высечен скульптором-классицистом из мрамора, прославившего его родной город. По мнению Бобо, Массимо была уготована фантастическая карьера на киноэкране. Если верить все тому же Бобо, этот фат был Мэрилин Монро в штанах, мужским вариантом Риты Хейворт, мужчиной, у которого было все, что и у Рэчел Уэлч и даже больше, этаким Рудольфом Валентино, переиначенным и подправленным, подогнанным под вкусы сегодняшнего дня. Временами в прессе еще появлялись эффектные снимки Массимо, но в единственной рецензии, которую Стефани о нем прочла, говорилось, что бывший водитель-дальнобойщик обладает «достаточной харизмой и выразительностью, чтобы сыграть мраморную колонну в каком-нибудь фильме о падении Римской империи». Небольшие роли в итальянских вестернах еще позволяли ему питать какие-то иллюзии, но никак не покрывали расходы на все остальное: за его «феррари», его безупречные костюмы и подружек платил Бобо, и чем большая роскошь окружала Массимо, тем больше он тайно озлоблялся на своего покровителя. При это он не оставлял мысли о том, чтобы, так сказать, вернуться к своим истокам: Стефани уже заставала Массимо рыскающим вокруг грузовиков, а однажды стала свидетелем того, как он, бросив осторожный взгляд по сторонам, дабы убедиться, что за его ностальгическими излияниями никто не подглядывает, с нежностью погладил колесо великолепной пятитонки. У Стефани защемило сердце. Этот бедолага-красавец втайне мечтал вернуться к своему честному ремеслу, но ему не хватало смелости порвать с привычкой к роскоши. Нет никого более пропащего, чем пролетарий, превратившийся в дорогую содержанку: отправляясь в это путешествие, не купишь билет в оба конца…
— Теперь можно и домой, дети мои.
Отель «Метрополь» был выстроен в стиле турецких бань начала века. Здесь были мозаики, башенки, фаянсовая плитка в персидском духе с лейтмотивом в виде павлинов и голубков; туда-сюда сновали слуги в фесках, бабушах[16] и белых развевающихся одеяниях, напоминавших о каирском «Шепардз» и луксорском «Винтер паласе» в их лучшие времена. Медная утварь, пуфы, ковры: казалось, что с минуту на минуту войдет Пьер Лоти[17] под руку с Габриэлем д’Аннунцио.[18] Восхитительный сад раскинулся между рестораном и высокими внешними стенами, которые хотя и рушились, однако рушились со знанием дела — ровно настолько, чтобы поддерживать атмосферу запустения. Это были джунгли в миниатюре, в которых преобладал зеленый цвет, а красный, оранжевый и белый вспыхивали в стремительном эфемерном цветении, продолжавшемся день-два, после чего угасали. Когда слуги приносили Стефани кока-колу или кофе, они всегда ставили на столик бокал с розой, что можно было принять за рекламный трюк, однако таков был старинный обычай этой страны.
Она приняла душ, затем снова спустилась вниз и устроилась в холле возле выложенного сине-желтой мозаикой бассейна, в котором журчал фонтанчик и дремали золотые рыбки. Из Хаддана за границу самолеты летали лишь дважды в неделю. Ближайшие рейсы на Кувейт и Бейрут должны были состояться в пятницу. Это означало, что впереди тридцать шесть часов безделья, приятных неторопливых прогулок без Бобо и Массимо по восточным базарам и мечтательного времяпрепровождения на красных скалах: оттуда она станет лениво провожать взглядом бутры, чьи надутые паруса кажутся символами материнства и плодородия.
