Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - [74]
С момента первой пересадки почки, когда Джозеф Мюррей спас жизнь Ричарда Херрика, прошло несколько десятилетий, и многое изменилось к лучшему: снизился риск во время операции, пациенты стали жить после пересадки дольше, появился выбор органов. Сам Мюррей ушел на пенсию, а в 1990 году удостоился Нобелевской премии по медицине. Но Крейга Ветовица пересадка почки не спасла бы. Из-за паралича его не сочли бы «подходящим» реципиентом[457]. Спрос на органы был и остается чрезвычайно высоким: число почек, доступных в течение одного года, не превышает 16 000 – а это означает, что 50 000 других пациентов останутся в очереди на следующие годы[458]. При таком количестве нуждающихся трансплантологические клиники тщательно и придирчиво отбирают потенциальных реципиентов. Чтобы попасть в кандидаты на пересадку, пациент должен иметь «хорошее здоровье» (за вычетом его почечного недуга)[459]. Чтобы организм восстанавливался, рос и правильно функционировал, человеку необходим постоянный выброс гормонов и других химических веществ. Перебои c сигналами, необходимыми для здоровья органов и тканей, могут сломать всю систему. Почки вроде канареек в шахте: если они отказывают, то следом, один за другим, откажут и остальные органы. Повреждения спинного мозга прерывают необходимую для излечения цепочку сигналов от мозга к телу и обратно. В итоге парализованных пациентов крайне редко признают годными для пересадки почки, а если и признают, то никогда не ставят в очередь первыми. Ветовиц знал, что, скорее всего, ему не достанется донорская почка. Но он был готов вверить свою жизнь в руки хирурга-экспериментатора. Отважный, умный и неунывающий, Ветовиц сам был изобретателем, не боявшимся рисковать и браться за невозможное. И ему, в общем, нечего было терять. Ветовиц – по крайней мере, в глазах Роберта Уайта – представлял собой идеального пациента.
Жизнь, достойная продления
Журналисты, писавшие о пересадке всего организма «по Уайту», обычно ставили провокационные вопросы об этике и религии. Как вообще можно считать «нормальным» обезглавливание человека? Ответ Уайта оставался всегда неизменным. Да, это вполне этично; нет, это не противно религии. Более того, «операцию Уайта» одобрил папа римский. Иоанн Павел II даже пригласил Уайта стать членом Папской академии наук (ее священную обитель в Риме, белым мрамором сияющую на солнце, Уайт посещал много лет назад) и лично проконсультировать его по вопросам биоэтики[460]. Правда, в тот момент Ватикан был больше озабочен моментом возникновения жизни (и проблемой абортов), а Уайт считал себя специалистом по иному явлению, противоположному. Следует, кстати, заметить, что эта точка зрения – жизнь начинается в момент зачатия – довольно нова для католической церкви, а нынешней церковной позиции в отношении абортов всего около полутора сотен лет. В 1869 году папа Пий IX своей буллой Apostolicae Sedis Moderationi провозгласил, что аборт – это убийство. До тех пор эмбрион не считался вполне живым, пока не произойдет «одушевление», то есть пока в нем не появится душа, – а в какой момент это происходит, согласия у церковников не было. Позиция самого доктора Уайта по вопросу абортов нам неизвестна.
Но большая часть разговоров с папой римским – как и многих других контактов с Академией – все же касалась той самой зыбкой границы между еще живым и уже неживым. Для Уайта разницу по-прежнему определяла мозговая активность. Он снова и снова заявлял, что «ни с этической, ни с теологической точки зрения» пересадка всего организма не составляет никакой проблемы, поскольку единственная смерть – это смерть мозга[461]. И все же многие видели в его словах пустые отговорки и попытки оправдать франкенштейновскую гордыню.
«Хотел бы я, – признавался Ветовиц своему сыну, – чтобы были такие таблетки, которые могли бы парализовать человека на несколько месяцев». Просто чтобы он увидел мир глазами тех, кто прикован к инвалидному креслу, на себе почувствовал беспомощность и зависимость. И понял, где настоящее уродство. «Давайте представим, что вы тетраплегик, – однажды сказал Ветовиц репортеру из кливлендского журнала Cleveland Scene. – И представим, что вам очень хочется пить. Вам придется кого-то попросить подать вам стакан воды»[462]. А потом, когда вы ее выпьете, вам придется кого-то попросить, чтобы вам помогли сходить в туалет – при параличе сигналы от мочевого пузыря больше не передаются в мозг по спинномозговым нервам. Паралич – это не только невозможность что-то делать, это и отсутствие личных границ, и то, что ты больше не ощущаешь тело вполне своим. Ветовиц сказал об этом так: «Когда становишься инвалидом, полностью лишаешься личного пространства»[463]. Кто-то должен тебя мыть, переодевать. У многих пациентов мочевой пузырь раз в четыре – шесть часов опорожняют через катетер. Ветовиц развелся с женой, но она продолжала ухаживать за ним, избавляя его от необходимости стыдиться чужих людей (сиделок) или, хуже того, собственных сыновей, занимающихся его гигиеной.
