Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - [43]
«Осторожно, они кусаются», – предостерегает Уайт детей, липнущих к клеткам и сующих макакам лакомства. Даже самые дрессированные макаки отличаются дурным нравом: у резусов вообще репутация агрессивных, злобных и неуживчивых животных. Впрочем, в научно-популярной книге «Обезьяньи войны» Деборы Блюм говорится, что резусы, как ни странно, считаются идеальными подопытными животными. С одной стороны, это «уличная шпана обезьяньего племени», они сильные и своевольные – и даже в плачевных условиях лабораторной жизни остаются здоровыми и крепкими[229]. С другой стороны, при своей независимой натуре резусы, даже рожденные и воспитанные в неволе, не приручаются. Обезьяны Уайта кусают тех, кто за ними ухаживает, кусают друг друга (у резусов довольно скверная привычка откусывать друг другу пенисы) и без колебаний перекусали бы всех детей главного хирурга, которого привыкли ненавидеть. Коллективные, волевые, смертельно скучающие, физически сильные и неприручаемые – «неудобство» этих животных есть оборотная сторона их главного достоинства: люди, как правило, не привязываются к ним. При этом резусы обладают интеллектом четырехлетнего ребенка – столько же Ричарду, восьмому из детей Уайта. То есть они умнее Маргерит и Рут, младшеньких, последних в семье: первой три, второй год. Умная обезьяна может решать задачи как до, так и после операции на мозге. Именно на макаках Уайт с командой доказали эффективность его последней перфузионной методики: охлаждение мозга (ниже 15 градусов Цельсия) не вызывает когнитивных нарушений. Обезьяны после восстановления нормальной температуры мозга выполняли тесты не хуже прежнего – и это открывает дорогу экспериментам на людях[230]. Уайт еще не знает, что эта методика десятилетиями будет спасать жизни людей после остановки сердца. Сердечные приступы часто ведут к повреждению мозга: сердце не справляется и не доставляет к нему нужный объем крови. Охлажденному же мозгу кислорода нужно меньше, и это дает хирургам драгоценные минуты на разблокировку артерий больного. Сохранить человеческий мозг живым – это главная цель работы всей лаборатории Уайта, каждой операции, каждого эксперимента. Даже того, к которому он сейчас готовится.
Уайт чертит мелом на полу лаборатории. Это похоже на схему танца. Вместе с Вердурой, Массопустом, Волином и Таслицем они спланировали все буквально по шагам. Уайт кропотливо расписывает траекторию движения для каждого участника, указывая направление стрелками. Для постороннего глаза – хаотичное переплетение пунктирных линий; для Уайта – хореография с участием трех десятков специалистов высокого уровня: хирургов, анестезиологов, сестер, зоотехников и специалистов по мониторингу. Алгоритмы оттачивались не один месяц, была даже проведена серия тестовых операций на восьми малышах-резусах. В этих тестовых операциях Уайт не изолировал мозг – ему это больше не нужно. Теперь его команда практикуется в отделении обезьяньей головы от тела без разрушения сосудистой системы.
Сосуды пережимались у основания обезьяньего черепа, артерии обезьяны удлинялись четырьмя витыми трубками. Потом перерезались пищевод и трахея, а вслед за этим делался разрез от четвертого до шестого шейного позвонка – так называемая цервикальная ламинэктомия[231]. Рисованная схема показывает результат: голова обезьяны «плавает» над плечами, опираясь на ряд витых трубок, как на кружевной воротник. Уайт называл эти опыты «подготовкой», но получались после таких операций не безголовые обезьяны, а обезьяны с головой, несколько удаленной от тела[232]. Хирурги имитировали определенные виды травм, случающихся при автомобильных авариях, когда череп отделяется от позвоночника, а нервы разрываются, – но с одним необычным дополнением: если витые трубки распрямить, то голову можно отодвинуть еще дальше от тела.
«Одна голова очнулась во время моего дежурства», – однажды утром рассказал Уайту Таслиц, дежуривший в лаборатории ночью[233]. Таслиц признался, что это было страшно, будто в фильме ужасов: ты один, в темноте, и на тебя смотрит обезьянья голова. «Что ж, – ответил Уайт, похоже ничуть не удивленный, – мы еще многого не знаем о мозге». При всех обширных исследованиях мозг остается величайшей загадкой, величайшим вызовом науке. «Всем, чего мы достигли с самого начала человеческого существования, – писал позже Уайт, – мы обязаны деятельности этого уникального, самого сложного во вселенной предмета». Человеческого мозга[234]. И обезьяньего тоже.
Глядя, как его дети играют с макаками, Уайт думает, как через две недели, в понедельник, лабораторию заполнят люди, которые будут, теснясь, двигаться по меловым линиям. Работать придется при серьезном дефиците пространства. Обезьян будет не одна, а две. Обе головы нужно будет отделить от тела, не отсекая артерий и вен, а затем обеспечить дыхание при помощи аппаратов и постоянно следить за кровяным давлением, электрической активностью мозга, давлением спинномозговой жидкости, скоростью метаболизма и температурой. Жара, теснота и напряженная работа. Если прикинуть по предыдущим операциям, предстоящая продлится долгие и долгие часы – без малейшей возможности перевести дух между процедурами, без минуты отдыха. Стол Уайта сейчас завален бумагами: схемы, разрезы, заметки, наброски, процедуры и планы, «голова A, тело Б». Уайт не называет эту операцию пересадкой головы. Он говорит о пересадке тела. Органы одного примата пересадят мозгу другого, все разом. И сколько бы ни спрашивала Ориана Фаллачи, какая в этом необходимость, Уайт твердо верит, что его работа – это шанс спасать человеческие жизни.
