Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - [29]

«Они увидели миллион применений моим опытам», – рассказывал заметно павший духом Уайт, вернувшись в Кливленд. Миллион применений – но не то единственное, ради которого он все это проделал. Коллеги Уайта из Общества Кушинга признали, что линия энцефалограммы подтверждает электрическую активность изолированного мозга. Но отказались называть это сознанием. При виде ЭЭГ, так взбудоражившей Уайта, они лишь равнодушно пожали плечами. Ему как бы сказали: слишком высоко метишь. В конце концов, в неврологическом сообществе даже нет единого мнения о том, что считать смертью мозга! Конечно, оно не готово (и не особо заинтересовано) разбираться, какие там черточки на миллиметровой бумаге составляют его жизнь.

Вплоть до середины XX века травма головного мозга вела к остановке дыхания: поврежденный мозг прекращает посылать электрические сигналы легким. Следом наступает смерть. С появлением аппаратов ИВЛ, автоматически надувающих и сжимающих легкие больного, стало возможно подключать пациентов с травмой мозга к машине и продлевать им жизнь. В 1956 году появилось понятие «смерть мозга», но и тогда ее признаки были в лучшем случае определены вчерне. В следующее десятилетие вопрос несколько прояснился с появлением новой технологии – электроэнцефалографии. «Изоэлектрический» сигнал – ровная линия – означает, что прибор не регистрирует электрических импульсов: это стало одним из критериев смерти мозга, наряду с неподвижными зрачками, отсутствием рефлексов и автономного дыхания. Но это еще не ответ на главный вопрос: мертв ли человек? Или только «эквивалентен мертвому», мертв формально?[138] Лионский невролог П. Вертхаймер и двое его коллег в эпохальной статье, написанной по-французски, назвали состояние, при котором наблюдаются эти четыре признака, «посткомой» – это прогноз летального исхода, но еще не совсем смерть[139]. Это определение казалось слишком расплывчатым. Пациент с мертвым мозгом может быть «признан мертвым», но это еще не делает его «трупом». А эксперимент Уайта с мозгом без тела выворачивает ситуацию наизнанку: у такого мозга есть электрическая активность – один из критериев жизни, но нет трех прочих: зрачки не движутся (их нет), легкие не дышат (их удалили), а без помощи киборга – сплава обезьяны и машины – не было и кровообращения. Уайт, бесспорно, продемонстрировал удивительные вещи, – еще нужно было суметь охладить мозг на 50 градусов ниже нормы, не повредив его! – но не смог доказать, что этот мозг живой, а сам мозг говорить за себя не может.

Или может? Дома, в кабинете, под постоянный топот множества ног – мальчишки нашли способ отпирать буфет разобранной авторучкой и таскали оттуда сладости, – Уайт обдумывает новый эксперимент. Идея смелая, но процесс придется разделить на три этапа. Для начала он закажет для лаборатории подопытных собак, а не обезьян: всего их понадобится двенадцать. Как и обезьян, их разобьют на пары донор – реципиент. Вердура и Генри Браун, новый нейрохирург в команде, возможно, не сразу поймут, к чему этот шаг назад, и только проницательный Албин не смутится. Но еще до начала новых опытов на собаках Уайт вернется в хирургическое отделение кливлендской клиники «Метро», чтобы выполнить второй этап своего плана. Пора испытать метод перфузии там, где он нужнее всего.

Фрэнк Нулсен рискнул нанять Уайта, поскольку хотел, чтобы отделение нейробиологии в его больнице ни в чем не уступало гарвардскому. Возможно, именно поэтому в клинике «Метро» где-то с апреля по июнь 1964 года произошло нечто неслыханное. Пациента (чье имя не было раскрыто) привезли для экстренной операции по удалению злокачественной опухоли головного мозга. Во время операции команда Уайта охладила мозг пациента – с обычных 98,6 градуса по Фаренгейту (37 по Цельсию) до 51,8 (11). Уайт считал, что при такой низкой температуре мозг входит в состояние анабиоза и «актеры застывают на сцене»[140]. Перевязав артерии, хирурги временно остановили подачу крови в мозг, чтобы улучшить видимость и облегчить манипуляции: хирурги называют это «работать на сухом поле»[141]. Когда кровоток восстановили и мозг вернулся к изначальной температуре, пациент пришел в себя без каких-либо побочных эффектов.

Дебют операции состоялся через год, и о ней написал международный журнал Surgical Neurology. Однако в «Метро» первое официальное клиническое испытание перфузии на человеке разрешат лишь в 1968 году – и вскоре ее прекратят применять из опасения судебных исков[142]. В XXI веке опыты Уайта с охлаждением лягут в основу стандартного протокола лечения травм – но в то время они оставались любопытной новинкой.

8 июня 1964 года Уайт дал первое в жизни интервью – журналистам The New York Times. Прессу интересовали его недавние успехи в применении перфузии на человеческом мозге, но он говорил не столько о своих поправляющихся пациентах, сколько о своих обезьянах. Третий этап смелой идеи Уайта предполагал освещение работы его команды в массмедиа – чтобы о ней узнало как можно больше людей.

«Хотя ученые-медики еще спорят о выгодах и рисках глубокого охлаждения мозга, – гласил текст статьи на первой полосе, – доктор Уайт твердо убежден, что это одно из самых действенных орудий в руках нейрохирургов»