Головорез - [50]

Стоявший позади Лусинды Соломон наклонился и прошептал ей на ухо:

— Вы там хотите сидеть? Прямо у окна?

— Да у нас и выбора особого нет. И потом, если кто-нибудь за нами следит, он увидит нас, где бы мы ни сели.

— Согласен.

Он кинул взгляд на залитую солнцем, оживленную улицу. Как будто соглядатаев не было, но кто знает?

Официант широким жестом выдвинул кресло для Лусинды, и они сели, Соломон едва поместился между подлокотниками кресла из гнутой древесины. Официант, говоривший по-английски с акцентом, перечислял блюда дня, но Соломон не слушал. Он смотрел на Лусинду, повернувшуюся к нему в профиль и внимавшую официанту, и любовался ее высокими скулами и изящной линией подбородка.

Она сказала официанту, что будет есть рыбу, и Соломон попросил себе то же самое: вместе с Лусиндой он готов был проглотить даже пиранью. Официант поспешил на кухню.

Поставив на пол и сумочку, и портфель, Лусинда сказала:

— Итак, мистер Гейдж, вот и совместный ланч. Что дальше?

— Пожалуйста, зовите меня Соломоном.

— Уж очень длинно. Как вас называют друзья?

Он помолчал.

— Соломоном. Хотя не могу сказать, что у меня много друзей.

— Вы необщительный человек?

— Я все время работаю. И живу за городом, поэтому у меня не так уж много знакомых.

— Живете в Приюте Головореза?

— А вы свое домашнее задание выполнили.

— Совершенно верно. Но мне не следовало об этом говорить. Мы ведь условились не упоминать Шеффилдов.

— Там красиво, это я могу сказать. Озеро, форелевый ручей и секвойи. Чистая вода и чистый воздух.

— Звучит чудесно.

— Это один из главных плюсов моей работы. Но там очень уединенно.

— А как же личная жизнь? — спросила Лусинда.

— Я много бываю в городах, особенно в Сан-Франциско. Иногда у меня случаются свидания. Но Приют Головореза — мой дом с двенадцати лет.

— С двенадцати? Не рано ли вас запрягли?

— Я тогда там не работал. Работала моя мать. Она была секретаршей Дональда Шеффилда.

— Она больше у него не работает?

Он покачал головой:

— Два года спустя она погиба в автокатастрофе…

— Простите.

— Мне было четырнадцать, и Дон взял меня к себе, дал образование, чтобы потом сделать своим помощником. С тех пор, за исключением лет, проведенных в колледже, я живу там, а работаю с совершеннолетия.

— Неудивительно, что вы так верны ему.

— Да, — угрюмо ответил он.

Не нарушает ли он эту верность, находясь здесь? Что подумает Дон?

Тревога, должно быть, отразилась на его лице, потому что Лусинда сказала:

— Еще не поздно уйти отсюда.

— Нет-нет, все в порядке.

Лусинда, не глядя на него, развернула салфетку.

— Как вы развлекаетесь? В вашей глуши?

— Рыбачу. Плаваю в озере. Совершаю пробежки по лесу.

— Похоже, вы и качаетесь.

— Немного.

— И это ваше представление о развлечениях?

— Ну, как я сказал, место это крайне уединенное.

— Мистер, вы понятия не имеете, что значит развлекаться. По-моему, Дональд Шеффилд навязал вам как ваше образование, так и вашу нынешнюю жизнь. Как насчет ночных клубов? Ужинов в ресторанах? Кино? Вечеринок?

Соломон пожал плечами:

— У меня не так уж много времени…

— Вам придется изыскать время. Иначе вы будете работать, пока на смертном одре не скажете: «Куда ушла моя жизнь?»

Соломон кивнул. В последние недели он много думал о том, на что тратит свое время. Веселыми эти мысли он не назвал бы.

— Когда в последний раз, — спросила Лусинда, — вы были в отпуске?

Отвечать ему не хотелось, он даже не знал, что отвечать. Спас его официант, прибывший с подносом, нагруженным тарелками, соусниками и стаканами воды со льдом. Он поставил тарелки на стол, болтая с Лусиндой по-испански. Соломон немного по-испански говорил, но это был кубинский диалект, и он ничего не разобрал. Лусинда улыбнулась официанту и скосила глаз на Соломона, словно смакуя шуточку, которую кубинец отпустил в его адрес. Забавно, но Соломон ничуть не возражал.

Еда пахла восхитительно. Здоровенный кусок жаренной на углях рыбы занимал большую часть тарелки Соломона, наряду с жареным подорожником и гарниром из черной фасоли.

Как только официант удалился, Соломон спросил:

— Вы постоянно здесь бываете?

— Это близко от суда, — ответила Лусинда. — И пахнет домом. Но я не могу обедать здесь всегда. Вредно для талии.

— Ясно, — отозвался Соломон. — А дом — это Майами?

— А разве все кубинцы не оттуда?

— Не с Кубы?

— Вообще-то да, но я была слишком мала, чтобы хорошо помнить Кубу. Мы были в числе мариелитос.[7] Приплыли сюда в восьмидесятом году. Мне было всего четыре года. На Кубе мой отец работал врачом и во всеуслышание заявлял о своем презрении к режиму. Фидель рад был выкинуть его из страны.

Лусинда умолкла, чтобы прожевать кусок рыбы. Закрыв глаза, она даже не жевала — рыба таяла у нее во рту. Наслаждение было, по-видимому, таким сильным, что наблюдавшего за ней Соломона бросило в жар. Ему бы хотелось доставить ей такое же удовольствие, будь у него возможность.

— Во Флориде нас ждала совсем другая жизнь. Лицензию на работу по специальности отцу не дали, а наши деньги отнял Фидель. Поэтому отец работал лаборантом, а мама убиралась в чужих домах.

— И они платили за вашу учебу в колледже.

— Они помогали, но в основном я платила сама, подрабатывая в свободное время и получая стипендии. Сюда я приехала для учебы в школе. Сан-Франциско мне очень понравился, я решила остаться.