Головокружения - [30]

На следующий день после отъезда русалки, вскоре после обеда, когда, следуя распорядку, доктор К. прилег отдохнуть, он услышал торопливые шаги в коридоре возле своей комнаты, а потом, едва воцарился привычный покой, вновь шаги, теперь уже в обратном направлении. Выглянув в коридор, чтобы уяснить себе причину беготни, идущей вразрез со всеми здешними установлениями, он увидел, как доктор фон Хартунген в развевающемся белом халате, сопровождаемый двумя медсестрами, как раз заворачивает за угол. Ближе к вечеру в общих помещениях царила странно напряженная атмосфера, а во время полдника бросалась в глаза неразговорчивость персонала. Гости переглядывались с некоторой тревогой, как дети, с которыми родители в наказание перестали разговаривать. На ужине отсутствовал также и сосед справа, гусарский генерал в отставке Людвиг фон Кох, к чьему обществу доктор К. успел привыкнуть; к тому же он надеялся найти у него утешение по поводу своей утраты девушки из Генуи. Теперь у него вообще не было соседей, и за столом он сидел в полном одиночестве, будто пораженный каким-то заразным недугом. На следующее утро руководство санатория сообщило, что прибывший из венгерского Нойзидля генерал-майор Людвиг фон Кох накануне скончался после обеда. В ответ на настойчивые расспросы доктор К. услышал от доктора фон Хартунгена, что господин фон Кох сам лишил себя жизни при посредстве своего старого армейского пистолета. Ему удалось, добавил доктор фон Хартунген, нервно передернув плечами, совершенно загадочным образом прострелить себе одновременно сердце и голову. Его нашли в кресле, нависшим над раскрытым на коленях романом, который он всегда в это время читал.

Похороны, состоявшиеся в Риве 6 октября, являли собой безотрадное предприятие. У генерала не было ни жены, ни детей, а его единственного родственника не сумели вовремя известить. Присутствовали только доктор фон Хартунген, одна из медсестер и доктор К. Священник, с большим трудом согласившийся хоронить самоубийцу, исполнил службу в высшей степени формально. Его надгробная речь содержала единственную просьбу к Всевышнему: даровать сей душе, молчаливой и скорбной – quest’uomo più taciturno e mesto, произнес патер, возведя кверху взор, полный укоризны, – вечный покой. Доктор К. присоединился к этому скупому пожеланию и, после того как еще несколькими невнятными словами церемония была завершена, пошел назад, в санаторий, следуя на некотором расстоянии за доктором фон Хартунгеном. Осеннее солнце в этот октябрьский день так пригревало, что шляпу пришлось снять и нести в руке.

В ходе последующих лет длинные тени легли на те осенние дни в Риве-дель-Гарда, которые доктор К. порой называл столь же прекрасными, сколь и ужасными, и из тени мало-помалу выплыл силуэт бота со странно высокими мачтами и темными зарифленными парусами. Целых три года потребовалось, чтобы бесшумно, словно паря над водой, в гавань Ривы зашел этот бот. Причалил он ранним утром. На берег спустился человек в синем кителе и продел канаты в кольца причала; вслед за боцманом двое матросов в темных куртках с серебряными пуговицами спустили на берег носилки, на которых под шелковой цветастой шалью с бахромой, по-видимому, лежал человек. Это был охотник Гракх. О его предстоящем прибытии бургомистр Ривы, Сальваторе, был извещен еще нынче ночью голубем величиной с петуха, который влетел в окно опочивальни, а потом подлетел к самому его уху. Завтра, объявил он, прибудет умерший охотник Гракх, прими его как отец города. Немного поразмыслив, Сальваторе поднялся и исполнил все необходимые приготовления. Теперь, в рассветный час, когда с тростью в левой руке и цилиндром с креповой лентой – в правой, затянутой в черную лайковую перчатку, он входит в здание мэрии, он с удовлетворением отмечает, что его указания должным образом выполнены. С полсотни мальчиков стоят, выстроившись шпалерами, в длинном коридоре, а в одном из залов на верхнем этаже задней части дома, как сообщил встретивший его в прихожей боцман, уложен на надлежащем возвышении охотник Гракх – мужчина с косматыми волосами, всклокоченной бородой и загорелым, чтобы не сказать обветренным лицом.

Правда, мы, читатели, единственные свидетели разговора между охотником и бургомистром Ривы, узнаем о судьбе Гракха довольно мало, разве только что он много, очень много лет назад в Шварцвальде, где его назначили охотником против еще водившихся там тогда волков, преследуя серну – ну разве перед нами не самобытнейший ложный след за всю историю когда бы то ни было рассказанных историй? – преследуя серну, стало быть, сорвался с кручи и разбился насмерть, а челн смерти, который должен был переправить его на другой берег, взял неверный курс – то ли кормчий отвлекся созерцанием его прекрасной отчизны, то ли в минуту рассеянности не туда повернул руль, – в общем, с тех самых пор он, Гракх, по его собственному утверждению, не зная покоя, плавает в земных водах, время от времени то здесь, то там порываясь выйти на сушу. Непроясненным остается вопрос, кто виноват в этом, без сомнения, ужасном бедствии, ну и, конечно, вопрос, в чем, собственно, состоит вина, повлекшая за собой такое несчастье. Поскольку историю эту придумал именно доктор К., мне пришло в голову, что беспрерывным своим плаванием охотник Гракх отбывает наказание за тоску по любви, которая, как доктор К. пишет в одном из бесчисленных своих писем к Фелиции, всегда охватывает его, доктора К., именно там, где ни по видимости, ни по закону наслаждаться совершенно нечем. Чтобы разъяснить это не вполне очевидное наблюдение, доктор К. обращается к эпизоду «позавчерашнего вечера», когда поводом для такого рода противозаконной взволнованности, о которой идет речь в письме, становится его давний знакомый, сын – теперь почти сорокалетний – владельца еврейской книжной лавки в Праге. Этот ничем не привлекательный, чтобы не сказать неприятный человек, которому почти ничего в жизни не удалось и который теперь проводит дни напролет в крошечной лавке отца, вытряхивая пыль из вывешенных таллитов да глядя на улицу через зазоры между книгами, как особо отметил доктор К., большей частью неподобающими, причем, как известно доктору К., он ощущает себя немцем и потому каждый вечер, отужинав, отправляется в «Немецкий дом», чтобы в качестве члена Союза немецких казино провести там последние часы уходящего дня, предаваясь своим иллюзиям; так вот, этот жалкий человек не вполне объяснимым образом очаровал доктора К. в ходе эпизода, имевшего место, как он написал Фелиции, третьего дня. Совершенно случайно, пишет доктор К., позавчера вечером я заметил, как он выходит из дома. Он шел передо мной, словно тот молодой человек, каким он мне запомнился. На удивление широкие плечи, и шел он как-то особенно прямо, непонятно было – то ли распрямился, то ли не может согнуться; во всяком случае, он весьма костляв и у него массивная нижняя челюсть. Понимаешь ли теперь, любимая, пишет доктор К., можешь ли ты понять (