Голова королевы - [7]

Сама королева Елизавета не стала прятаться от опасности и молиться. Она произвела смотр войск в Тильбери и произнесла вдохновенную речь. Но врага высокопарными словами не разгромишь, а сплетни продолжали раздувать размеры Армады. Двенадцатого июля многочисленная флотилия вышла из порта Корунья. Король Филипп приступил к осуществлению плана по расширению империи. Защита Ее Величества и всей страны стала насущной необходимостью.

Через неделю капитан корабля-разведчика прислал сообщение: несколько испанских судов стоят возле островов Силли со свернутыми парусами и ждут отставших. Той же ночью во время отлива лорд адмирал Хауард и сэр Френсис Дрейк вывели свои корабли из Плимута, встали на якорь в открытом море и приготовились к бою. Хауард командовал «Королевским ковчегом», внушительным флагманом британского флота. На следующее утро на рассвете он вместе с пятьюдесятью четырьмя судами подошел к скалам Эддистон и двинулся на юг.

Дрейк плыл на «Возмездии». В тот же вечер, когда он разместил восемь кораблей так, чтобы атаковать гишпанцев с тыла, на горизонте показалась Армада.

Грандиозное зрелище! Сто тридцать два корабля, включая несколько галеонов и других первоклассных тяжелых судов, вошли в Ла-Манш, выстроившись зловещим полумесяцем. Адмирал гишпанцев, герцог Медина Сидония, свято верил в непобедимость Испании и в то, что ничто не помешает ему добраться до союзников в Нидерландах.

Но английский флот был готов воспрепятствовать этим смелым планам. Оставаясь с наветренной стороны, англичане в течение девяти дней преследовали врага непрерывными атаками. Они палили из дальнобойных пушек по громоздким галеонам, изматывая противника, круша корабли и не давая испанцам ни малейшего шанса нанести ответный удар. Вот где пригодились пиратские навыки Дрейка и его команды.

Когда двадцать третьего июля ветер стих, оба флота заштилели у Портландского мыса. Следующее сражение произошло через два дня у берегов острова Уайт, после чего Медина Сидония совершил непоправимую ошибку, отдав приказ своим судам стать на якорь напротив Кале.

Королевские корабли, размещенные в восточной оконечности пролива, присоединились к главным силам; таким образом весь флот Англии объединился. Поскольку приблизиться к врагу ближе, чем на пушечный выстрел, не представлялось возможным, Хауард провел военный совет на борту «Королевского ковчега», где и был составлен план действий. Восемь брандеров заполнили смолой, сухими досками и прочими горючими материалами, бортовые пушки зарядили двойной порцией пороха, чтобы они взорвались от жара. Незадолго до полуночи брандеры скрепили вместе и пустили в сторону противника.

Когда пылающие суда пересекли кордон из плоскодонок и пинасов, охранявших галеоны, испанцев охватила паника. Неуправляемые корабли-призраки несли с собой разрушение, и Армаде пришлось выйти в открытое море, где она оказалась во власти англичан.

Вскоре после рассвета разразилась битва, продолжавшаяся почти восемь часов. Армада была разбита, и, если бы у английского флота не кончились боезапасы, вряд ли спаслось бы хоть одно испанское судно. Остаткам флотилии пришлось огибать Британские острова с севера, так что они столкнулись со всеми ужасами долгой дороги к дому через Шотландию и Ирландию. На обратном пути погибли более пяти тысяч человек. Медина Сидония вернулся из похода, потеряв больше половины кораблей, величественно отплывших из Лиссабона. Потери же англичан едва сводились к сотне человек. Первая попытка вторжения на английские земли за пять с лишним веков была с честью отражена. Католицизму не удалось причалить к берегам Темзы.

Прошло несколько недель, прежде чем новости достигли Англии. Сплетня продолжала хлопать крыльями и лишать обывателей сна. Более того — она пролетела над континентом, распространяя небылицы о победе испанцев. Колокола звонили во всех католических городах Европы. В Риме. Венеции и Париже прошли службы благодарения. В Мадриде и Севилье пылали костры в честь победы над еретичкой Елизаветой и поимки морского дьявола Френсиса Дрейка.

Но тут правда настигла сплетню и подрезала ей крылья. Шокированные и пристыженные испанцы облачились в траур. Король не разговаривал ни с кем, кроме своего духовника. Англия же, напротив, ликовала. Лондон готовился приветствовать своих героев и тысячи раз поднять бокалы за их мужество.

«Голова королевы» тоже успела откусить свой кусок.

— Решено. Эдмунд должен начать работать над новой пьесой немедленно.

— Я не согласен, — раздраженно произнес Барнаби Джилл.

— Я вообще-то тоже, — поддакнул Эдмунд Худ.

— Нужно ловить момент, джентльмены, — настаивал Фаэторн. — Мы действительно не можем терять времени.

— Тогда найдите кого-нибудь другого, — предложил Худ. — Я не хочу, чтобы меня торопили. Когда пишешь, спешить нельзя, а Лоуренс хочет готовую пьесу к завтрашнему дню.

Они втроем сидели на первом этаже дома Фаэторна в Шордиче. Барнаби Джилл курил трубку, Эдмунд Худ цедил воду из чашки, хозяин откинулся в своем любимом кресле с дубовыми подлокотниками и высокой спинкой. Они собрались, чтобы обсудить планы «Уэстфилдских комедиантов». Все трое были пайщиками и ведущими актерами, и их имена были вписаны в королевскую верительную грамоту, выданную труппе. Было еще четверо пайщиков, однако Лоуренс Фаэторн посчитал, что обсуждать репертуар можно и без них. Барнаби Джилл был обязательным участником подобных обсуждений. Сорока лет, невысокого роста, приземистый, некрасивый, жадный до дурно пахнущего табака и сладко пахнущих юношей, замкнутый в жизни, на сцене он полностью преображался. Своими гримасами он мог рассмешить и довести до колик любую публику; именно ради него в пьесу о Ричарде Львиное Сердце ввели комедийную сцену.