Голосую за любовь - [145]

— Мария утверждает, что он трое суток отсиживался в квартире, боялся показаться на улице, только на четвертые и решился, — говорит судья.

— Чего не знаю, того не знаю, — отвечает свидетель. — На фабрике он тогда уже не появлялся, уволился.

— Вы действительно не слышали скандалов? Мария сказала, что он не раз приходил пьяным, поднимал шум, кричал на старуху. Вы ведь живете по соседству, можно сказать, дверь в дверь… На одном предприятии с ним работали. Он что, так-таки никогда не жаловался на Марию? — подал голос общественный обвинитель.

— Мы из разных цехов, — бормочет свидетель. Худые пальцы теребят мятую кепку.

Мартину явно не по душе эти речи. Он тянет руку, дайте мне слово, мгновенно вскакивает.

— Скажи-ка, ты ведь бывал у нас, вечерами мы вместе играли в карты. Были у нее причины для недовольства? Я ведь чего только не приносил в дом… И тебе перепадало. Разве она не жила при мне в достатке?

— Голодать не голодала, — еще тише отвечает свидетель.

Мартин с недовольным видом пожимает плечами, бросает сердитые взгляды в зал. У человека отшибло память, говорят его горящие глаза. Он садится, снова опускает голову. Раз уж ты оказался на этой скамье, думает он, уставившись в черный пол, ты уже не Мартин, а подсудимый. И отношение к тебе соответствующее. Люди есть люди…

— Как часто вы играли в карты с обвиняемым? — спрашивает обвинитель.

— Ну, был я у них пару раз, когда Мартин жил у Марии. Потом перестал туда ходить.

— Почему?

Свидетель по-прежнему теребит свою бесцветную и бесформенную кепку, кажется, что худощавые руки мнут воздух.

— Было много работы. Да и жена не пускала.

— Похоже, женщины не любят Марию, только мужчины, — сказал обвинитель и повернулся к Марии. Та настороженно встретила его взгляд и тут же перевела глаза на охранника. Ей почудилось, что парень улыбнулся, слегка, едва заметно, а может, и нет, может, померещилось. Мария съежилась и напряглась, представив себе, что будет, если придется здесь, в суде, разговаривать с женой Милое. Эта женщина знает себе цену, думала Мария, а тем временем Вида Плавша, высокая, статная, уже направлялась к столу. Траура не было и в помине, когда я пришла к ней сказать про Мартина. А сюда хватило ума явиться в черном с головы до пят, одета с иголочки, словно только что из ателье. И выглядит лучше меня, думала Мария, раньше я этого не замечала. Есть в ней что-то очень привлекательное. Мария вдруг ощутила ненависть к Виде, хотя прежде относилась к ней равнодушно. Она сосредоточилась, вслушиваясь в слова вдовы.

— Вы отказались присоединиться к обвинению, но еще не поздно это сделать. Вы вправе обвинить Мартина в убийстве мужа, для этого достаточно краткого заявления, — говорил председательствующий.

— Я не намерена обвинять Мартина.

— Но именно вы бросили на него подозрение. Вы сообщили о нем властям.

— Нет. Ко мне пришла Мария и сказала, что знает, кто убил Милое. «Это сделал Мартин, — твердила она, — тот самый Мартин, что жил у меня». Я сочла своим долгом заявить об этом.

— Вы давно знаете Мартина?

— Я почти не знаю его. Так, шапочное знакомство. Не помню даже, когда он стал со мной здороваться. Но после первого ареста — его ведь довольно быстро выпустили из следственного изолятора — он вдруг явился ко мне. Я очень удивилась. Посидел немного, не больше четверти часа, потом ушел.

— Зачем вы приходили к Виде Плавше, Мартин, ведь прежде вы не бывали в этом доме? — спросил председательствующий.

— Я хотел попросить у нее прощения.

Обвинитель намеревался что-то сказать, но судья опередил его:

— Прощения? За что? Я вас не понимаю.

— Ну, люди всякое болтали, вот я и пришел сказать, что не виноват, видите, мол, выпустили меня…

— О чем вы с ним говорили? — председательствующий снова обратился к Виде.

— Он сказал: «Знайте, госпожа Плавша, это не моих рук дело». Только и всего.

— Но он находился у вас относительно долго. Может, были и другие темы?

— Нет. Он убеждал меня, что не виновен. А я ему сказала: «Я должна была сообщить властям о том, что рассказала мне ваша Мария».

— Он просил у вас прощения?

— Не за что ему просить у меня прощения.

Обвинитель не сводил глаз с Мартина, по лицу которого — несмотря на то, что в нетопленом зале было холодно, — струился пот.

— Послушаем, что скажет Савка, — проговорил председательствующий.

Мартин бросил на него благодарный взгляд. Савку нужно столкнуть с Марией, непременно. Савка не подведет. Она не из тех, кого легко смутить. Двадцать лет проработала в ресторане. Пугливые да мямли в таких местах не задерживаются. Кабак — хорошая школа. Можно сказать, высшая. Многое в жизни повидала, опытная женщина, думал Мартин. Савка — прямая, холеная — уже стояла рядом с Марией. Годков-то ей набежало порядком, она их, как говорится, уже не считает, судье сказала, что сорок пять, но в паспорт он не заглядывал, данные вроде этих проверке не подлежат. Волосы уложены крупными локонами, смотрится отлично. Ресницы умело накрашены, глаза блестят. Худенькая Мария в своей арестантской одежке, старательно вычищенной и отутюженной, поблекла и сникла, как служанка при госпоже. Ноги, правда, у Марии хороши, сильные, крепкие, каждая — памятник себе, думал Мартин. Мария отвернулась к окну и, прищурившись, смотрит на дождь, струйками стекающий по стеклу; кажется, что она потеряла интерес к происходящему и ничто, кроме этого бесконечного несмолкающего ливня, ее не занимает.