Голосую за любовь - [143]

— Что ты скажешь на это, Мария? — интересуется судья.

— Я хорошо знаю все его рубашки, — тихо, с печалью в голосе отвечает та.

— Послушаем, что скажет портниха. Тереза, посмотрите внимательно на эту сорочку. Ваша работа? Вспомните, когда вы шили эту вещь и кому она предназначалась.

— Было три рубашки, эта — самая красивая. Я еще спросила, откуда шелк, видно, что дорогой. Ткань принесла Мария, а на следующий день я сняла с Мартина мерки. Мы ведь когда-то жили по соседству…

— Постарайтесь припомнить, когда вы закончили шитье.

— Я точно знаю, когда. За четыре или, может, за пять дней до убийства Милое. Потому-то я и запомнила. Об этом много было разговоров, целое море. Еще бы: никто ведь не знал, за что его убили, кто убил…

— Вы принимали присягу и должны говорить только правду. Вы не ошибаетесь? Когда вы отдали сорочки Мартину?

— Я всегда говорю правду, не только под присягой. И отвечаю за свои слова. Нынешней осенью я не шила рубашек, кроме этих. И потом, я же все записываю. Сейчас посмотрим.

Ловкие, проворные пальцы извлекают из сумки потрепанный блокнот. В зале стоит тишина, слышно, как шелестят страницы. Тереза торопливо ищет нужную запись, ищет, листает, смущается и в конце концов находит:

— Пятого октября. Я же сказала, за пять дней до убийства.

— Что скажете, Мартин? Будете стоять на своем?

Мартин растерянно смотрит на своего адвоката, голос дрожит от волнения: «Это подстроено, бабы сговорились, ничего не понимаю. Не было на мне в ту ночь голубой рубашки. У меня ее тогда вообще не было. Не было…»

— Удивительно, что показания портнихи вас не смущают. Люди обычно не держат в памяти даты вроде этой. Зачем мне, к примеру, помнить, когда сшита моя рубашка?

— А я запомнил. Потому что мне хотелось показать обновки Марии. Я просил Терезу поторопиться, собирался еще немного пожить у Марии, отложил переезд. Хотя на зиму, конечно, я бы не остался, ведь Марию с минуты на минуту должны были забрать в тюрьму.

— Не понимаю, зачем вы ходили к Марии и после разрыва. Вы ведь были у нее несколько раз после того, как съехали?

— А мои вещи? Еще свинья, мы вместе ее откармливали… Ну и оставался… На ночь.

— Но ведь в ту пору между вами уже не было согласия?

— Извините меня, господин судья, но раз уж вы спрашиваете… Она очень хороша… В постели.

Все слышали его слова, даже судья улыбнулся, думала Мария, и этот чертов обвинитель, не пойму я, чего он, чудак, добивается, и парень в форме, который привез меня сюда, тоже слышал. То-то будет разговоров, когда все кончится. Слыхали, Мария очень хороша в постели, кто бы мог подумать! Да, хороша. Как же иначе. Очень хороша — с ним. Бывает же так: подмешаешь в воду пару капель специальной жидкости, и тотчас вода заалеет. Марии вспомнился фокусник с ярмарки, превращавший воду в вино. Все ли слышали, что сказал Мартин? Очень хороша, сказал он, очень. Да, хороша — с ним.

И все-таки я верю Марии, думал общественный обвинитель. Отравительнице, несколько месяцев назад чуть было не отправившей на тот свет человека, который был ей не по душе. Тем не менее я верю ей, а не Мартину, все говорит против него, он попал, как кур в ощип, погряз во лжи, мечется, выкручивается, а она знай себе твердит: были кровавые пятна, здесь и вот здесь, и указывает на место, где сердце; что ж, меня она убедила, хоть Мартин и упирается, тупо, упрямо, осел, да и только, а ведь ему сообщили, что чистосердечное признание учитывается при вынесении приговора; да, интересный случай, в моей практике давно такого не было, даже, пожалуй, никогда; Мартин цепляется за мелочи вроде этих рубашек, но и тут его поймали на вранье, «Не было на мне голубой рубашки», будто можно запомнить, когда на тебе какая рубашка, и ведь настаивал на очной ставке с Терезой, портниха — свидетель защиты, не я ее в суд вызывал, и эта Тереза, в глаза ему глядя, говорит, что отдала рубашки за пять дней до преступления. Но каковы же мотивы? У Чайки не было причин расправляться с Милое. Он утверждает, что узнал об убийстве в кафе, где бурно обсуждалось ночное происшествие, а Мария сказала, что он оставался дома, она-де сама ходила за хлебом для завтрака. Я заглянул в кафе, долдонит Мартин, и там услыхал, что Милое размозжили голову, но не может назвать никого из участников разговора, не помнит, кто стоял за стойкой, и хозяин кафе затрудняется ответить, был ли у него в то утро Мартин: «Он ведь частенько к нам захаживал опрокинуть рюмашку-другую, как говорится, на бегу». Есть, конечно, и другие свидетели. Но и от них мало толку. Мой главный свидетель — Мария. Защита попытается скомпрометировать ее. Это, кстати, не сложно. Вытащат историю о несчастной суке, которая подохла от ее стряпни. Занятно (но это, пожалуй, случайность), что адвокат Мартина в родстве с женой Милое. В дальнем. Я видел их вместе в коридоре, он поддерживал ее под локоть и что-то доверительно шептал. Адвокатские штучки. Может, решил приударить. Вдова. С библейских времен женщины в черном — легкая добыча для проходимцев. А этот — известный бабник. Все адвокаты бабники. Даже тот, что приволакивает ногу. Ничто им не мешает. Это люди без комплексов. Господи, чего только не придет в голову! В перерыве, слышу, кто-то из публики — соседу: «Может, они сообща его угробили». — «Вы имеете в виду Марию?» — «Разумеется. Чайка на пару с ней. У нее ведь нашли какие-то деньги. Правда, немного. Вглядитесь в нее. Опасная женщина». Эти двое, конечно, из местных, неплохо знают обоих. Впрочем, люди, которые ходят сюда, любят пофантазировать. Все тут завзятые сыщики, и каждый даст фору судье. Ясно одно: до прихода повестки Мария молчала; понимала, что только в тюрьме ей можно не бояться мести Чайки. Этого Мартина все опасаются. И правильно делают: «Разве я стал бы так-то, господин судья, да никогда в жизни, я, господин судья, могу, конечно, двинуть в сердцах кулачищем, иной раз и с ног свалишь человека…» — «Ты хочешь сказать, что не способен напасть исподтишка?» — «Мне с Милое делить было нечего, с чего бы мне разбивать ему голову?» Но он явно возбужден. Поначалу только разводил руками: знать ничего не знаю. Потом испугался. Чувствует, мы напали на след и вот-вот загоним его в тупик. Адвокат дает ему глупые советы: надо смутить, запутать Марию, лишить ее доверия суда. Отсюда и россказни о том, как он встретил Марию на улице: «Все это, господин судья, происки Марии, хочет сжить меня со свету, как и мужа. Издевалась, грозилась отомстить. Как-то встречаю ее на перекрестке, на углу Воеводинской и Зриньского, мы тогда уже жили порознь, она была с подругой. Я подошел. Она расхохоталась мне в лицо, она это умеет, вы уж поверьте. Снимай, кричу, босоножки, они на мои деньги куплены! Она мне эдак ехидно бросает: уйди с дороги. Я разозлился и влепил ей оплеуху. Вспомнишь меня, кричит, ой как вспомнишь! Она еще тогда задумала со мной поквитаться, выжидала, готовилась. И свидетели есть, спросите подругу, не могут же все, как Тереза, врать. Через несколько дней принесли извещение, она тут же отправилась к жене Милое Плавши и прилюдно заявила, что это я его убил». Судья снова обратится к Марии. Попытается захватить ее врасплох. Вот и посмотрим, правда ли это. Скорее всего, адвокатские козни, лишь бы отвлечь внимание заседателей от сути дела.