Голосую за любовь - [101]

— Теперь легче будет, — показал вперед наш проводник, дядя Грегор. Я вспомнил, что действительно, когда мы шли этой дорогой, переправляя еду или раненых, дальше уже не приходилось особенно напрягаться.

Затем взору открылась дорога в долину. Как в пустыне неожиданно встречаешь зеленый оазис. Ограда была еще цела, только голубая краска облупилась. Крыша провисла, и все поросло мхом, похожим на лишайник, на огороде буйно разрослась зелень, отсюда дорога сворачивала в долину, в стороне протекал ручеек; единственная стоянка на этой высоте, скрытая, о ней надо знать, иначе можно проскочить, один я, скорее всего, не нашел бы. Грегор нас тогда привел сюда случайно, когда мы искали спуск в долину, — вдруг будто из-под земли выросла в гуще лиственниц приземистая хижина с рыжеватым фасадом. Похожая на пряник. Точно сказочный образ в этом заброшенном, продуваемом ветрами местечке, удобно разместилась на буйно зеленеющем мху, опоясалась голубой оградой, приказала елям и соснам расти на этой вышине и плодоносить, предлагала свое гостеприимство. Не успела только окошки открыть, подмигнуть белому дню и улыбнуться. Во всем остальном все было точно в сказке. Впрочем, и день выдался тогда сказочный. Войны больше не было.

— Честное слово, — произнес балагур Янко, еще совсем ребенок, — вполне может оказаться, что она шоколадная.

— А ты попробуй, — шутливо подхватил я.

— Товарищ Сочинитель, ты вот надо мной подсмеиваешься, а не кажется тебе, что все это и есть сказка? Понимаешь, мы попали в сказку, гуляем по ней. И она лучше тех, что в книгах описаны.

— Лучше, — весело подтвердил я, оглядываясь на Даницу, которая стояла позади меня, поддерживая Метку, дядя Грегор нес мой рюкзак, поскольку рана на плече еще гноилась и несносно болела, остальные трое прислонились к старой, жидкой, с облупившейся от возраста, непогоды и ветра корой ели, выросшей в этом, как казалось, тихом, далеком от всех опасностей месте. Во всяком случае, даже дядя Грегор пробормотал: «Где у меня до сих пор глаза были? Что скажешь, Даница, сколько мы ходили здесь, а ни разу не наткнулись на эту обитель. Может, в ней вообще не живут, а время от времени только кто-нибудь заглядывает? Я думаю, это кто-то из местных, кому захотелось побыть в одиночестве».

Янко прошел вперед. Забыв всякую предосторожность, он открыл калитку. Потом махнул нам, чтобы мы следовали за ним. Тогда, на другой день после победы, мы, кажется, могли себе такое позволить, после того как столько времени скрывались, испытывая страх от случайно упавшего камешка за стойбищем Грегора или возле нашей хижины, где мы жили; теперь, — было написано на его лице, — мы можем разрешить себе шагнуть в чудесный мир сказки и немного отдохнуть. Если бы не простреленная нога, он бы прямо побежал, такое у него было настроение.

— Назад, — приказала Даница. Метка уже было хотела сдвинуться с места и с удивлением обернулась к санинструктору, которая, казалось, не собиралась шутить.

— Скорее всего, это не дом колдуньи, — согласился Янко и приковылял назад, — хотя, по правде сказать, хотелось бы поесть шоколада. Настоящего, сладкого. Я вообще уже не помню, какой он на вкус, а сказка о Янко и Метке[14] — это обо мне, так и знай, Даница. Хотя я не спешу повстречаться с колдуньей, даже с той, что в книжке.

Я беспечно убрал автомат, который держал в левой руке.

— Размечтался о сказках, — резко сказала Даница. — Счастье твое, что нет колдуньи из сказки о Янко и Метке. А то у тебя сердце в пятки бы ушло.

— Ну, уж я бы знал, что надо делать, — ответил Янко, к нему присоединилась Метка. Они оба снова посерьезнели. Впереди у нас была дальняя дорога, кто знает, достигла ли этих мест весть. Можно было налететь на всякий сброд — и скрывающихся предателей, и настоящих немцев, и местных уголовников. Нас предупреждали, и только поэтому мы шли в сопровождении дяди Грегора, который за те месяцы, что наш лазарет располагался рядом с его стойбищем, заделался настоящим партизаном.

— Я жестокости на всю жизнь насмотрелась, — вздохнула Метка, — мне нет дела ни до сказок, ни до шоколада, ни до колдуний, если это пахнет жареным.

Глаза Даницы смягчились, увлажнились, я знал, что она рада была доставить всем нам и себе хоть маленькое удовольствие, волшебство, нам этого так не хватало четыре года, этим обделены были Янко и Метка с тех пор, как осиротели, и отряд доверил их Данице. Я чуть было не расплакался, так трогательна была Даница, хотелось взять на себя ответственность за всех, кто был рядом, хорошие и благие мысли рождались во мне сами собой, сердце хотело любить всех; ощущение, что мы победили врага и дождались освобождения, раззадорило меня, и я с громким гиканьем побежал к хижине.

Но в ту же минуту раздался крик Даницы:

— Назад, Сочинитель, назад!

Я нехотя остановился и оглянулся. Лицо Янко застыло, сделалось деревянным. Взгляд его детских глаз стал жестким, в один момент он превратился в рано повзрослевшего мужчину, который остался один на свете, после того как мать вытолкнула его из окна горящего дома и наказала бежать что есть сил, пока не упадет, но падать нельзя, потому что должен выжить.