Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю - [32]

Во благовремении Перл въезжает в свою отремонтированную квартиру. Желеховчанин в ярости: его квартира еще не готова. А ведь ему нужнее, чем Перл. Сапожник тоже переехал к себе, остался один Желеховчанин. Теперь портной, бывший жилец «убежища», перебравшийся оттуда перед бомбардировкой, донимает его: ему-де снова оно занадобилось. Желеховчанин понимает, что портной, хоть и не признается, намерен пустить туда квартирантов. Трижды в день он бегает к хозяйке, требует (точно от этого будет толк!), чтобы его пустили в старую квартиру. Но хозяйка, не дрогнув, отвечает: пусть он сперва заплатит.

– Что? – недоумевает Желеховчанин. – Заплатить за квартиру? Какая может быть плата за квартиру, когда идет война?

И мчится с этой новостью к Перл – для того лишь, чтобы выяснить, что она, Перл, прежде вместе с другими утверждавшая, что никакая сила не заставит ее платить за квартиру в войну, когда запрещено выселять жильцов, тем не менее сунула хозяйке сотню злотых. Разумеется, Перл нипочем бы так не сделала, не узнай она, что вновь учрежденные польские суды велели под страхом выселения вносить плату.

У Желеховчанина нет выбора: если он хочет переехать в свою квартиру, придется и ему заплатить хозяйке пару гульденов, – последнее, что у него осталось. Не прожив на новом месте и недели, он понимает, что жизнь чем дальше, тем труднее, работы нет, торговля замерла, ничто не приносит денег… и отправляет жену с детьми обратно в Желехув. Пускает квартиранта, музыканта, а «убежище» сдают раввину, с которого бывший жилец с согласия хозяйки взимает плату.

Оставшись один, Желеховчанин день-деньской обдумывает, как бежать на другую сторону. Уговаривает портного бежать вместе. Выясняется, что у того свои планы: однажды он исчезает из дома еще до первых петухов. Перл ругается, клянет его на чем свет стоит: что это за муж? Головная боль. Но, осознав, что он и правда уехал, успокаивается и относит одну за другой нашитые им вещи на толкучку. Старшая их дочь тоже умеет сшить штаны, поставить заплату, и Перл по-прежнему тащит к себе наверх буханки хлеба и мешки картошки, чтобы кормить семью.

Соседство с раввином нравится всем, особенно хозяйке, которая хочет избавиться от негодящих жильцов и заменить их людьми почтенными. С общего одобрения рабби начинает принимать посетителей: девушка из Скерневице, которая снимает угол у жены скорняка, нашла себе парня, готового вместе с ней уехать за границу. А поскольку ее приданое пойдет на оплату дорожных расходов, молодой человек перед отъездом охотно ведет ее под хупу.

Подобные свадьбы теперь случаются часто, и не только в Варшаве: половина Польши грезит другой стороной. В Варшаве и остальных городах девушки знакомятся с молодыми людьми, а родители рады-радешеньки сбыть дочку с рук и отправить прочь. Эти свадьбы приносят раввину сносный доход.

Парни с Волынской улицы пересекают границу, а через месяц возвращаются опытными провожатыми, чтобы заработать несколько гульденов. Плату берут и часами: там они ценятся дорого, здесь же дешевле грязи, как и костюмы, и обувь – на другой стороне все это на вес золота.

Сын Бродского уже вернулся. Выглядит неважнецки, но планирует снова уехать. Он уже знает все пути-дороги, советует, как спланировать маршрут, и предлагает себя в качестве надежного провожатого через границу. Он привез привет от военного портного, но Перл поднимает его на смех. Ха! Что она говорила? А то она не знает своего муженька: тоже мне, важная птица! Ишь, уехал в одиночку, хотя сам и дня без нее не справится! Хвастался, мол, найдет работу, заработает деньги. И что с того? Дом-то он вести не умеет, а если умеет… так пусть расскажет это своей бабушке. Ее, Перл, не проведешь, она никогда в это не поверит. Ей ли не знать: стоит ему хоть чуточку проголодаться, и он тут же вспомнит ее готовку, ее полные кастрюли, и не сдюжит… Вот вам пожалуйста, теперь он хочет вернуться. Разве она не говорила ему, что иначе и быть не может, что здесь, при немцах и при пиджаках, можно устроиться лучше, чем там?

Зарядили дожди, пасмурно, сыро, на улицах непролазная грязь, но телеги тянутся к границе. В домах появились свободные квартиры: везде можно снять меблированную квартиру почти что даром. За ту, что до войны стоила две тысячи гульденов, теперь просят триста-четыреста. Говорят, что границу закрыли, людей по неделе, две, три держат на «ничейной земле», никого не пускают. Многие болеют: поздняя осень, дожди, заморозки, холодные ночи под открытым небом. Дети мрут как мухи. Похоже, немцы больше никого не пускают, а у тех, кто пытается перейти на ту сторону, отнимают не только последние гроши, но и пальто, и обувь и, расплатившись с ними крепкими немецкими тумаками, задав им жестокую взбучку, отправляют восвояси. Ходят слухи, что и русские уже не зовут путников «товарищами», но поливают их бранью, бьют, а кое-где и сажают в кутузку. Леса кишат бандитами-поляками, которые устраивают засады, избивают и грабят путников, даже золотые зубы вырывают.

Юный сын клерка из грузовой конторы вернулся из Белостока без драгоценностей, которые были спрятаны в полых пуговицах его пальто. Немцы разгадали уловку и срезали все пуговицы. Парикмахер из соседнего дома спрятал бриллиант под золотой коронкой, так ему выдрали зуб, и парикмахер вернулся бледным, сломленным человеком, а русских «товарищей» теперь ненавидит пуще немцев. И все-таки люди продолжают бежать на