Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю - [22]

Перец О[починьский] описывает деятельность другого комитета, в доме № 21 по улице Лешно.

В разделе, посвященном социальному обеспечению, отметим очерк писательницы Рахели А[уэрба]х о бесплатной столовой в доме № 40 по улице Лешно. Описывая организацию этой столовой и ее завсегдатаев, она приходит к прискорбному выводу: еврейские общественные столовые, обслуживавшие до сотни тысяч посетителей, т. е. весь еврейский квартал Варшавы, не спасли от голодной смерти никого[62]. Потому-то состав посетителей этих столовых и менялся так часто. Одни отправлялись в братские могилы на варшавском кладбище, их места занимали другие – вернувшиеся из лагерей, обнищавшие евреи, те, чьим единственным пропитанием была лишь бесплатная миска жидкого супа. Из всех персонажей, столовавшихся в доме № 40 по улице Лешно, сильнее всех мне запомнился мужчина из [?], беженец из Германии, чье здоровье было подорвано в печально известном лагере Дахау. Рахель А[уэрба]х заставляла его ежедневно съедать по пять-шесть порций супа, но ему это не помогло. Без жиров и прочих жизненно важных питательных веществ его органы отказали и, несмотря на все старания А[уэрба]х, несчастный умер от голода.

Эта смерть наглядно доказала, что социальное обеспечение может функционировать, лишь если располагает значительными денежными средствами и имеет возможность оказывать нуждающимся существенную помощь, в условиях же нехватки средств благотворительность – пустая трата сил.

Важная составляющая архива «О[йнег] Ш[абес]» – дневники. Мы уже упоминали, что в теперешнюю войну каждый что-то да писал, в том числе и дневники. Некоторые придавали своим дневникам завершенную форму, другие ограничивались краткими записями, рассчитывая после войны дополнить и расширить их. Большинство этих дневников сгинуло во время депортации или потому, что их авторов отволокли на умшлагплац, а брошенные ими дневники уничтожили вместе с прочим имуществом. Некоторые авторы потеряли значительную часть своих рукописей из-за постоянных облав и вынужденных переездов с одной улицы на другую. С уверенностью можно сказать, что утрачены десятки, если не сотни дневников, поскольку нужно помнить, что лишь немногие из тех, кто вел дневник, признавался в этом. Большинство держало их в секрете.

Написанный на иврите дневник [Хаима Аарона] Каплана, учителя и писателя, автора произведений на иврите, насчитывал тысячи страниц и содержал массу сведений о том, что каждый день происходило в Варшаве[63]. Каплана нельзя назвать человеком широких интересов, однако опыт каждого простого варшавского еврея, его чувства и мучения, его жажда мести и проч. отражены в его дневнике очень точно. Важность дневнику придает именно то, что автор его – обычный человек. Я не раз просил Каплана передать дневник в архив, обещал, что после войны ему всё вернут. Но он с большой неохотой позволил нам лишь снять копию. Это была очень сложная работа, и в результате часть рукописи осталась в архиве «О[йнег] Ш[абес]», а полный текст сгинул во время депортации – вместе с автором, которого забрали на умшлагплац. […]

Председатель варшавского юденрата, злополучный [Адам] Черняков, вел журнал учета событий в гетто во время своего правления[64]. Этот дневник (точнее, конечно, журнал учета), бесспорно, вызывает интерес, поскольку Черняков ежедневно контактировал с немецкими властями и с польскими городскими властями и, как глава кагала, держал в руках бразды правления еврейской повседневной жизнью.

Профессор Майер Балабан во время войны взялся за мемуары, начиная с раннего детства. Его сын, Александр Балабан, сообщил мне, что отец довел свой труд до военных лет и уже немало написал о войне. Дневник находится в «арийской» части Варшавы[65].

Известный польско-еврейский детский писатель и не менее известный педагог доктор Януш Корчак (доктор Гольдшмидт) вел дневник, этот дневник тоже находится на другой стороне[66]. В этом дневнике доктор Корчак, искусно писавший по-польски, увековечил трагедию еврейских детей, которых немецкая оккупация лишила воздуха, солнца, хлеба и возможности учиться в школе. Немало материалов для будущего дневника собрал известный певец и журналист [Менахем] Кипнис. После его смерти мы пытались получить эти материалы для архива «О[йнег] Ш[абес]», однако вдова Кипниса нам отказала. Ее забрали на умшлагплац, и материалы исчезли без следа. Та же участь постигла и дневник депортированного журналиста Кримского.

Мои поденные (впоследствии понедельные и помесячные) записки уцелели. Особенно важными оказались записи первых месяцев войны, когда другие люди не вели дневники. Еженедельные и ежемесячные отчеты содержат не только информацию о самых важных событиях этого периода, но и их оценку. В силу моей общественной деятельности эти оценки – важные документы, поскольку выражают то, что думали о жизни еврейской общины ее немногие остававшиеся в живых члены.

Также важный документ – дневник А[враама] Л[евин]а[67]. Автор с присущим ему литературным талантом вел дневник последние полтора года. Каждое предложение продумано. Товарищ Левин отражает в дневнике все, о чем удается узнать, не только о жизни Варшавы, но и о страданиях евреев в провинции. Даже в период депортации, когда Левин тяжело переживал потерю жены Любы, он каждый день вел дневник – в условиях, когда, казалось бы, невозможны ни работа, ни творчество. Благодаря чистоте и лаконичности стиля, точной передаче фактов и выдающемуся содержанию дневник можно назвать значимым литературным памятником, который после войны, безусловно, следует напечатать. До начала депортации дневник велся на идише, после – на иврите.