Голоса семьи - [4]

И я посмотрел.

Второй голос. Я больна.

Первый голос. Мама, это было все равно что заглянуть в шахту с раскаленной лавой. Достаточно было одного взгляда.

Второй голос. Вернись ко мне!

Первый голос. Я составил компанию миссис Уизерс, пившей на кухне «кампари» с содовой. Она рассказывала о своей молодости. «Я была просто-таки лакомым кусочком, — сказала она. — Ну прямо кусочек пудинга с изюмом. Поклонники часто приходили за много миль попытать счастья. Я втюрилась по уши в одного, который служил в ВВС Морфлота. Он меня обожал. Его убили, потому что не хотели, чтобы мы были счастливы. Я могла бы выйти за него и нарожать кучу сыновей. Но нет. Он потонул вместе со своим кораблем. Я услышала об этом по радио».

Второй голос. Я жду тебя…

Первый голос. Позже в тот же вечер мы с Райли распили у него в комнате на двоих чашку какао. «Люблю стройных парней, — рассуждал Райли. — Стройных, но крепких. Я никогда этого не скрывал. Но мне приходилось сдерживать себя, приходилось держать свои склонности в узде. Все оттого, что больше всего я расположен к религии. Я всегда был человеком глубоко религиозным. Можешь вообразить, в каком напряжении находилась моя душа. Я все время нахожусь в состоянии глубокого душевного, эмоционального, нервного и физического напряжения. Это изнурительно — та дисциплина, которой я вынужден себя сковывать. Жгучее вожделение охватывает меня, но оно противоречит моему основному стремлению, а именно — стремлению быть правым перед Богом. Ты видишь: я здоровяк и мог бы задавить такого тоненького паренька, как ты. До смерти. До той самой смерти, под которой я и понимаю любовь. Чтобы не поддаться этому желанию, я сковываю его по рукам и ногам. Подобные вещи мне удаются хорошо, ведь я по профессии полицейский. И меня очень уважают. Уважают и на службе, и в приходе. Единственно, где меня не слишком жалуют, это в этом доме. Здесь меня даже за дерьмо не считают. Хотя я всегда был близкой их родней. В своем роде. У меня отличный тенор, но меня никогда не приглашают здесь спеть. Живу все равно как посреди пустыни Сахары. Тут слишком много женщин — вот в чем беда. А с Болди говорить бесполезно. Он обитает где-то в другом, одному ему известном месте. Я люблю здоровье и силу, умную беседу. Потому-то ты и пришелся мне по душе — не считая того, что меня к тебе тянет физически. Мне не с кем поговорить. Эти женщины обращаются со мной как с прокаженным. Невзирая на то, что я родня. В некотором роде». В каком роде?

Леди Уизерс — мать Джейн или ее сестра?

Если то или другое, то почему Джейн не называют «леди Джейн Уизерс»? А может быть, она и есть леди Джейн Уизерс? Или ни то и ни другое? Или, может, миссис Уизерс в самом деле достопочтенная миссис Уизерс? Но если так, то кто такой мистер Уизерс? В любом случае — почему его фамилия Уизерс? Я имею в виду, кем он приходится остальным Уизерсам? И кто такой Райли?

Ты видишь, я озадачен, взволнован и смущен, но и доволен. Жизнь моя обрела какие-то очертания. В доме, как ты, несомненно, уже убедилась, царит очень теплая атмосфера. И, как ты, без сомнения, поняла из моего рассказа, я свободно разговариваю со всеми жильцами дома — за исключением мистера Уизерса, с которым никто не разговаривает и о котором никто не упоминает, с полным, по-видимому, на то основанием. Но из дома я выхожу редко. У меня такое впечатление, что из него никто не выходит. Один Райли — да и то редко. Он, вероятно, служит в тайной полиции. Джейн по-прежнему сидит и сидит за уроками, хотя явно ни в какую школу не ходит. Леди Уизерс на улицу не выходит совсем. К ней приходят гости. Она принимает гостей. Это и есть те самые шаги на лестнице, которые я слышу по ночам.

Третий голос. Я знаю, мать написала тебе, что я умер. Это не так. Я отнюдь не умер, хотя многие с давних пор желали моей смерти — особенно ты. Не кто иной, как ты с давних пор молился о моей смерти. Я слышал эти молитвы. Они звенят у меня в ушах — молитвы жаждущего моей погибели. Но я не умер.

Ну, вообще-то, не совсем так. Я лгу. Я веду тебя, играя, по дорожке через сад, чуть-чуть резвлюсь — вот и всё. Потому что я мертв. Как дверной гвоздь. Я пишу тебе из могилы. Несколько строк в память о прошлом. Только чтобы поддержать связь с тобой. Стариковский привет из темноты. Прощальный поцелуй от папули.

Наверное, я первым на следующий же день назову это лицемерием. Больше, собственно, мне сказать нечего. Все это просто довольно нудная возня. И к чему я ввязался в нее? Ради тебя, полагаю, из-за того, что ты был таким любящим сыном. Я улыбаюсь, лежа в своей стеклянной могиле.

Знаешь, почему я назвал ее стеклянной? Потому что я вижу сквозь нее.

С огромной любовью. Продолжай в том же духе.

Если говорить совсем начистоту, есть одна вещь, которая меня беспокоит. Хотя повсюду царит абсолютная тишина — тишина, длящаяся час за часом, — время от времени мне слышится лай собаки. Я слышу этого пса. Он меня пугает.

Первый голос. Они придумали мне прозвище. Бобо — называют они меня. «Доброе утро, Бобо», — говорят они. Или: «До завтра, Бобо». Или: «Не вешай носа, Бобо». Или: «Не забудь плавки, Бобо». Или: «Следи за мячом, Бобо». Или: «Иди с этой стороны трамвайной линии, Бобо». Или: «Как у тебя насчет грифеля в карандаше, Бобо?» Или: «Как твои штучки-дрючки, Бобо?» Или: «Не слишком ли у тебя резиновые галоши, Бобо?»