Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов - [42]
О том, что написал А. П. Вельмин Г. А. Косткевичу, мы можем судить лишь на основании показаний последнего на следствии 1930–1931 гг.[322]
Материалы этого дела касаются в основном чисто политической деятельности группы лиц, близких Г. А. Косткевичу и А. П. Вельмину. Косткевич сообщил следствию, что в своем первом письме Вельмин поручал ему связаться с его «друзьями» и персонально с Воскресенским и Толпыго и передать им просьбу взять на себя передачу ему информации о жизни в СССР, необходимой для эмигрантской литературы, освещающей жизнь в СССР. Он просил, чтобы эти материалы охватывали все стороны жизни и были объективны и беспристрастны, поскольку, как считал Вельмин, «эмиграция, оторвавшаяся от жизни в СССР, крайне нуждается в правдивой информации, тем более что зарубежная пресса наводнена фантастическими сведениями о жизни в России». Эту просьбу Косткевич передал Воскресенскому и Толпыго…[323] «Вельмин ставил вопросы, излагая точку зрения РДО, иллюстрируя их газетными вырезками»[324], стремясь скорректировать свою политическую программу, так как «все ранее существовавшие политические программы разных партий, по всеобщему мнению, годились с их лозунгами к сдаче в архив»[325].
В этой переписке Вельмин выступал прежде всего как политик, член антибольшевистских эмигрантских партий, и его участие в церковных делах имело для него, как и для других членов Республиканско-демократического объединения, второстепенное значение.
Косткевич узнал от Вельмина, что списки были опубликованы в польской и белоэмигрантской прессе, в некоторых английских газетах, а также фигурировали в секретариате Лиги Наций. Вельмин прислал вырезки из эмигрантских и польских газет. Судя по тону сопровождающих списки статей, они не произвели того впечатления, на которое рассчитывали стремившиеся к их опубликованию «церковные круги» СССР. Не было и признаков вмешательства Европы в область защиты гонимой Церкви в СССР[326].
14 июня 1927 г. Георгий Александрович был арестован. Вельмин писал Евреинову: «Возвратившись в середине сентября, я узнал, что <…> все это было получено в месте жительства моего адресата, но, к сожалению, мой корреспондент к этому времени уже оказался арестованным. Спустя несколько месяцев, однако, он был выпущен, и я потом узнал, что мое письмо и книги хотя и с большим опозданием, но были в конце концов ему вручены»[327].
Следствие не выявило ничего серьезного, переписка с заграницей осталась тайной. Во время допросов Косткевич исповедовал свои христианские убеждения и убеждал следствие в своей лояльности к Советскому государству: «Не стану отрицать, ибо это противоречило бы моим убеждениям, что я, как православный христианин, живо интересовался проблемами веры, церковной истории и церковной жизнью наших дней – много читал по этим вопросам, имел знакомых среди духовных лиц частную переписку. Естественно, что выполнял лежащие на мне обязанности сына Церкви, посещая церковные богослужения и др. Но вместе с тем никакой выдающейся по своему характеру церковной работы я не вел.
В причастности же моей к церковной жизни не было ничего недозволенного или нарушающего основной закон Республики о свободе совести и отделения Церкви от государства. В отношении своем к Соввласти всегда был лоялен не только в своих поступках, но и по образу мыслей, в опровержении чего нет и не может быть никаких серьезных и заслуживающих уважения данных»[328].
Об освобождении ходатайствовали мать Елизавета Георгиевна, жена Татьяна Николаевна Косткевич, профессора Киевского мединститута.
23 июня 1927 г. Косткевич из-под стражи был освобожден, вероятно под подписку о невыезде.
В конце 1928 г. был арестован снова «по обвинению в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 69–119 Уг[оловного] Код[екса] УССР, т. е. в использовании религ[иозного] фанатизма масс для к[онтр]-р[еволюционной] агитации против Соввласти». Однако постановление от 13 декабря 1928 г. гласило, что «следствием не собрано достаточно данных для предания обвиняемого Косткевича суду»[329].
Тем временем в жизни Русской Церкви произошли важнейшие события – в июле 1927 г. появилась знаменитая декларация митрополита Сергия и Временного при нем Патриаршего Священного Синода, вызвавшая волну протеста среди русского духовенства и мирян.
Написанный при участии начальника 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ Е. А. Тучкова, этот акт ставил Церковь под власть большевистского правительства. Устанавливался ложный союз гонителей с гонимыми, где последним не оставляли даже прав выразить свое страдание, – они могли только благодарить.
Послание горячо обсуждалось украинским духовенством. Многие были возмущены этим документом, но в целом возобладало стремление избежать открытого протеста. Духовный отец Косткевича о. Анатолий Жураковский был в числе решительных противников декларации. Он вместе с некоторыми другими священнослужителями Украины составил ряд обращений с протестами против этого акта, – скорее всего, ему (возможно с другими церковными деятелями) принадлежит знаменитое «Киевское воззвание», один из наиболее ранних откликов на декларацию, в котором утверждалось: «…м[итрополит] Сергий и иже с ним пленены страшной мечтой, что можно строить Церковь на человекоугодничестве и неправде». Эти мысли разделял и его духовный сын – Георгий (Юра).
