— Где здесь яблок можно достать, а, ребятки? — спросил нас пожилой бородатый красноармеец.
Узнав, что груши он любит еще больше, чем яблоки, мы ведем его домой.
Повернули за угол. У петлюровской гаубицы собрались красноармейцы. Они впрягают в гаубицу лошадей.
Не утерпев, мимоходом я рассказываю бородатому красноармейцу, как Оська подстрелил петлюровского коня.
Я показываю красноармейцу на слуховое окно. Оно хорошо видно отсюда. Бородатый красноармеец с уважением смотрит на Оську. А Оська идет молча, суетливо подергивая плечами, и смотрит в сторону так, словно речь идет вовсе не о нем. «Чего он стесняется? — думаю я. — Вот тоже еще чудак! А может, он боится, что красноармеец отнимет наган?»
Когда мы подошли к калитке, красноармеец сказал: «Погодите, хлопчики», и быстро направился к своим товарищам.
Поравнявшись с одним из них, по-видимому командиром, рассказывает ему о чем-то, кивая головой то в нашу сторону, то вверх, на крышу.
Красноармейцы сразу повернулись. Они смотрят в нашу сторону. Даже не по себе стало от их внимательных взглядов. И захотелось удрать. Командир вместе с бородатым красноармейцем медленно подходит к нам.
— Это ты подстрелил лошадь? — спрашивает он у меня. Я вижу перед собой потное, обветренное лицо. Лоб в морщинках, как у моего отца.
— Не я, а Оська, — объясняю ему я, кивая на брата.
Тут советский командир прижимает к себе, как сына, моего брата, ласково гладит его по голове, а затем долго, как взрослому, жмет ему руку.
Вчетвером мы идем на огород. Трясем старую грушу. Желтые, спелые плоды падают на землю. Гости, согнувшись, ищут в кустах, под тыквенными листьями, в траве маленькие груши и бросают их в фуражки. Потом мы снова выходим на улицу.
Красноармейцы ведут нас к своим тачанкам. Бородатый и командир угощают грушами пообедавших бойцов и рассказывают им, как Оська подстрелил лошадь.
Бойцы окружают нас, расспрашивают, где наши родные, задают нам вопросы о городе, о том, где здесь можно купить табаку и на какой улице помещается баня.
— Батько швидко повернется, — утешает меня один из красноармейцев. — Штаб дивiзii iде позаду, а з ним i типографiя.
В полумраке я уже могу различить его лицо. Мы стоим у ограды; ветвистые церковные липы, бросая тень, еще больше сгущают сумерки.
— Вот, ребята, вам подарок! — сказал, подходя, командир и подал нам толстую тетрадь в бархатном мягком переплете.
— Это альбом марок. Коллекция, — объяснил он. — Здесь собраны почтовые марки всех стран света. Здесь есть Никарагуа и Парагвай. Мы этот альбом нашли у одного помещика. Берите его себе. Вы молодцы, добыли для нас пушку!
Дома при тусклом свете керосиновой коптилки мы долго перелистываем альбом. Диковинные разноцветные марки с головами каких-то королей, со львами и крокодилами наклеены на блестящих и плотных листах альбома.
Решив завтра получше рассмотреть подарок, мы укладываемся спать, и Оська прячет под подушку наш наган.
Ночью снова стучат в окно. Когда тетушка открывает дверь, я спросонья слышу знакомый голос.
Тетка зажгла лампу.
— Ну, как дела, богатыри? — улыбаясь, спрашивает нас отец, подходя к кровати и на ходу снимая шинель.
На голове у отца буденовка с красной звездой. Увидев знакомое скуластое лицо, я радостно спрыгиваю с кровати навстречу отцу, обнимаю его. За мной прыгает Оська.
Глухой ночью мы сидим всей семьей за столом и пьем чай с румяными сушками, которые привез нам в подарок отец.
Оська накинул себе на плечи большой тетушкин мохнатый платок и в нем похож на озябшую девочку.
Хрустя сушками, позвякивая чайными ложечками в стаканах, мы рассказываем отцу о нашей жизни, о петлюровском обыске и разбитых вазонах, а отец молча оглядывает оголенные белые подоконники.