Голос солдата - [67]
Но я не перестаю сражаться с неподатливой левой половиной тела. Бесполезно! Только голова разболелась и по лицу пополз вязкий пот. Я еще раз дергаюсь всем телом и, обессиленный, опускаю голову на подушку…
Перед завтраком пришла Настя, спросила:
— Будем кушать, Славонька?
По всему было видно, у нее превосходное настроение. Я подумал, это, наверное, потому, что у нее опять был в гостях Митька, Догадка причинила мне страдание. Я почувствовал себя обойденным, чуть ли не ограбленным. Это было свидетельство моей никчемности.
Она кормила меня и рассказывала, что заходила к Дмитрию в палату, что лежит он, сердечный, на кровати, не встает. Оттого и ко мне не смог прийти.
— Отчего — «оттого»? — спросил я.
— Оттого, что силушек у него нет.
— А у тебя вчера вечером, наверное, был?
— У меня был. — Настя бесстыдно засмеялась.
— И силушки, оказывается, нашлись?
— На любовь, Славонька, они всегда находятся.
Глаза ее знакомо загорелись, как светлячки в ночном лесу. Я смотрел на Настю так, как никогда в жизни, кажется, не смотрел еще на женщину. Со мной творилось что-то ненормальное. Тело мое, наполовину чужое и слабосильное, сделалось вдруг будто пружинистым, готовым подчиниться моей воле. Это было удивительно, и неожиданно я спросил:
— А меня ты пригласила бы к себе?
— Тяжело тебе до меня дойти. — Она засмеялась. Это был обидный, откровенно равнодушный смех. — Не дойти тебе, Славонька. А ежели бы дошел, то, ясное дело…
— Нет, я серьезно.
— А я? Чего, не серьезно, что ли?
Само собой разумеется, я для Насти не был человеком, с которым стоит вести разговор о таких вещах. Надо мной можно было только посмеяться или, в крайнем случае, пожалеть меня. Я решительно потребовал:
— Помоги мне встать! Попробую сделать несколько шагов по палате. Ты только подстрахуешь. Испугалась?
— Ты чего, Славонька? — На ее вытянутом вперед лице был ужас. — Неужто впрямь ко мне иттить вздумал? Не дойти тебе.
— Не дойти, не дойти, — согласился я и подумал: «До чего же глупа!» — Мне бы по палате пока попробовать…
Поддев здоровой ногой парализованную, я переместил их за раму кровати и, когда центр тяжести оказался в самом удобном положении, навалился на культю и сел. Настя испуганно наблюдала, как я опускаю на пол ноги, сажусь. Когда я уселся, спросила:
— Мне-то чего делать?
— Руку дай! — приказал я. — Ты что, оглохла?
Она поднимала, меня, побурев от напряжения и страха. Общими усилиями мы одолели мое неподатливое тело. Я поднялся и некоторое время стоял с закрытыми глазами: казалось, левая нога вот-вот подломится и я грохнусь на пол. Стало страшно, но я, злясь на себя, подумал: «Если струшу сейчас, то навсегда останусь лежачим…»
— Чего дальше-то делать станем? — Настя вцепилась в мою культю выше локтя. — Мне делать чего?
— Давай прогуляемся по палате. — Мне теперь было весело. — Или тебя такой кавалер не устраивает?
Настя молчала. Она мертвой хваткой вцепилась в меня, и непонятно было, поддерживает своего раненого или держится за него. Я вытолкнул вперед левую ногу. Пошатнулся, но устоял. Оторвал от пола правую, здоровую, и, как отчаянно ни удерживала меня Настя, рухнул вместе с ней на кровать. Настя захохотала.
В палату вошел Павел Андреевич. Выставив живот, обтянутый белым халатом, остановился перед нами. У него был рассерженный вид. Седые карнизики бровей сдвинулись к переносице. Он пробасил недовольно:
— В чем дело, Каменкова? Мы с начальником госпиталя ждем вас, ждем, обход не начинаем…
Настя вскочила с кровати и стояла перед Павлом Андреевичем, опустив голову со сбившейся косынкой, теребила поясок халата. Я заступился за нее:
— Это я виноват. Попросил помочь прогуляться.
— Прогуляться? — Павел Андреевич вскинул на середину лба карнизики бровей. — Прогуляться? Мм… Не преждевременно ли, Слава? Вторая неделя только пошла после трепанации… Рискованно, пожалуй. Голова не болит?
— Отчего ей болеть? Осколка там больше нет. Кружится, правда, чуть-чуть. А так — ничего. Я вообще всегда быстро выздоравливаю. Если человек чувствует себя хорошо, зачем ему валяться в постели? Разве не так?
— Так, Слава, так. Но если бы ты спросил моего совета, то я бы сказал, что лучше все же пока полежать. И пока я здесь, прислушивайся к моим словам.
— Что значит — пока вы здесь?
— А то, дружок, что сегодня мой последний обход. — Ему конечно же стало жалко меня. Он присел на мою кровать, хотя его ожидал сам начальник госпиталя. — Ничего не поделаешь, Слава, отзывают меня в Москву. Возраст, видишь ли, такой, что пора снимать военную форму. Да и здоровье пошаливает — курю вот… А там институт, в котором я много лет работал, восстанавливается. Отзывают…
— А я как же?
— Ничего страшного, дружок. Будет вместо меня другой врач. Надеюсь, не хуже. За четыре года войны мы все многому научились. Так что нет плохих врачей в военной форме. — Он достал из нагрудного кармана халата толстую папиросу, подержал в руках и сунул обратно. — Да, вспомнил, о твоем Федосове я с начальником госпиталя договорился. Без тебя его отсюда не эвакуируют.
Вскоре после обхода пришел Митька. Когда я рассказал о разговоре с врачом, он обрадованно засмеялся:
Медаль «За взятие Будапешта» учреждена 9 июня 1945 года. При сражении за Будапешт, столицу Венгрии, советские войска совершили сложный манёвр — окружили город, в котором находилась огромная гитлеровская группировка, уничтожили её и окончательно освободили венгерский народ от фашистского гнёта.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
«…Желание рассказать о моих предках, о земляках, даже не желание, а надобность написать книгу воспоминаний возникло у меня давно. Однако принять решение и начать творческие действия, всегда оттягивала, сформированная годами черта характера подходить к любому делу с большой ответственностью…».
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.
Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.