Голос солдата - [58]
— Нет, Саша, нет! — Понятия не имею, почему я с такой убежденностью в своей правоте стал возражать. — Мы живы. Значит, не все потеряно. Тебе, я уверен, в Москве вернут зрение. Я вот и то не теряю надежды, что буду жить не хуже людей. Живу, — значит, надо надеяться. Для чего-то ведь остался на белом свете. Не только для того, разумеется, чтобы есть, пить и остальное…
Смеянов не ответил. А ночью, когда в госпитальном коридоре растворились последние звуки и Настя, дежурная сестра, выключила в палате свет, он спросил!
— Не спишь?
— Нет. А что?
— Да вот, понимаешь, задел ты что-то во мне. Я с того самого момента, как пришел в себя после ранения, существую в сознании, что самое большое несчастье для меня — остаться в живых. А ты вдруг о каких-то надеждах рассуждаешь. У человека осколок в мозгу, нет рук, а он — о надеждах. Ни дать ни взять — античный философ: «Dum spiro — spero»! Вот рассуждаешь, — если выжил, надо жить со смыслом. С к а к и м?
— Понятия не имею.
— Перед войной ни в чем не было сомнений, — взволнованно заговорил Смеянов. — Я в Ленинграде жил. В сорок первом десятилетку закончил, и мне абсолютно точно было известно, как дальше сложится моя жизнь, где буду учиться, кем стану после вуза. — Он умолк, надолго задумался. Я уже глаза закрыл, засыпая, как сосед вдруг опять начал вспоминать: — Отец мой — он в блокаду умер — был адвокатом. Из присяжных поверенных вышел, и его отец, мой дед, тоже присяжным поверенным был. Ты, очевидно, даже не знаешь, кто они такие — присяжные поверенные? Сейчас о них вообще мало кому известно. А ведь в присяжной адвокатуре было много людей замечательных. Мой отец, например, Николай Николаевич Смеянов, еще до Октября вступил в партию большевиков. Я мешаю спать?
— Мне очень интересно.
— Интересно? — Смеянову, по-моему, приятно было это слышать. — Естественно, интересно. В моем представлении, нет ничего значительнее для всего человечества и для каждого человека, как и между кем велась и ведется сегодня борьба за справедливость. Это касается и правосудия, и войн. За справедливость, Слава, испокон веков приходится платить человеческими жизнями, человеческой кровью. Можно, естественно, высказаться по примеру древних: «Dum spiro — spero». Но не будет ли это самообманом? Скажи мне, Слава, откровенно, как ты дальше жить собираешься?
— Понятия не имею, — опять сознался я.
— Понятия не имеешь? Да-а… — Смеянов перевернулся на спину и еще раз надолго умолк. Но я уже не пробовал уснуть. Ждал, что еще скажет сосед. Он спросил задумчиво: — А вообще-то, быть может, именно так и надо? Быть может, незачем изводить себя мыслями и положиться на судьбу? Хотя чего от нее ждать, от судьбы? Нашу с тобой участь она уже определила. Думай не думай, а все равно ничего изменить нельзя, — рассуждал он. — И виновных не привлечешь к ответственности. Иск за причинение вреда предъявить не к кому. Получить возмещение можно только от собственной души. Естественно, если в ней найдется чем возмещать… У меня осталось теперь лишь одно богатство — мои воспоминания… Пусть больше не суждено видеть белый свет, пусть я больше ни на что не способен, — это теперь не имеет ровно никакого значения. Себе я приговор вынес: Александр Николаевич Смеянов, рождения 15 мая 1923 года, русский, комсомолец, образование среднее, ранее не судимый, признается погибшим 10 апреля 1945 года в бою за столицу Австрии, город Вену. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Да-а… И все-таки со мной остались те счастливые вечера, когда отец, возвращаясь из суда, зазывал меня в свой кабинет с окнами на Фонтанку, усаживался со мной на диван и рассказывал о процессе, в котором участвует, о своем подзащитном, обвинителе, судьях, своих коллегах. Отец принимал только уголовные дела… Но особенно счастлив бывал я, когда он вспоминал о товарищах по университету и дореволюционной адвокатской корпорации, о суде присяжных, о политических защитах… Не у кого-то в доме, а у меня была отцовская библиотека… И мечта… Я ведь перед войной успел зайти к декану юридического факультета, давнему товарищу отца, подал документы… А вместо изучения права два года думал только о еде и тепле. Вывезли меня из Ленинграда в Киров, чуть-чуть подкормили, чтобы сил хватило удержать винтовку в руках, и — на фронт… — Он вдруг спросил: — Тебе сколько лет? Уже двадцатый пошел? Да-а… — Он иронизировал, и я подумал: «Вот и хорошо. Он, значит, уже ж и в о й». Но Смеянов как будто одернул себя и опять стал серьезен: — Хотя… У человека твоего возраста есть основания на это «уже». Во время гражданской войны двадцатилетние командовали дивизиями… Если бы немцы не совершили разбойного нападения на Советский Союз и не изгадили нашу жизнь, мы бы тоже чего-нибудь достигли.
— Мы и так достигли, — возразил я. — Мы были ранены в Австрии, а не на Волге. И разве мы не приканчивали фашистов? Нам с вами не повезло. — Мне почему-то стало трудно называть соседа на «ты». — А если вспомнить, сколько ребят вообще не дожило до победы?..
— Да-а… Не дожило… — отозвался Смеянов, глядя в потолок. В глазах у него отражался свет луны, и, пока губы не шевелились, незрячего вполне можно было принять за покойника. — Что делать, люди затевают войны, чтобы убивать. Где-то в высоких штабах заранее подсчитывают, сколько человек погибнет, сколько будет искалечено. Не знают они, в этих штабах, естественно, с кем случится несчастье. Это как в шахматной партии. Мастеру вначале неизвестно, какую именно пешку или фигуру он принесет в жертву ради победы. Да-а… Для истории война — эпизод. Называют: «Наполеоновские войны», «Пунические войны», «Тридцатилетняя война», «Столетняя (вдумайся только — с т о л е т н я я!) война»… А сколько войн было в истории России! И ведь как много жизней оборвалось в молодости, как много вдов, калек и сирот оставляло каждое сражение. Да-а… Заканчивалась война, проходили годы, и ее ужасы отступали в историю. Вот и мы с тобой спустя два-три десятилетия, — если доживем, естественно, — будем выглядеть в глазах людей, которых еще нет на свете, выходцами из другого мира, из другой цивилизации. Да-а… Я вот все извожу себя этими мыслями. Не могу смириться, что вся моя жизнь свелась, в сущности, только к исполнению простого солдатского долга. Неужели ни на что другое я не был пригоден? Тебе не обидно?
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
«…Желание рассказать о моих предках, о земляках, даже не желание, а надобность написать книгу воспоминаний возникло у меня давно. Однако принять решение и начать творческие действия, всегда оттягивала, сформированная годами черта характера подходить к любому делу с большой ответственностью…».
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.
Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.