Голос солдата - [57]

Пока умирали Зареченский и Кудряшов, Павлу Андреевичу некогда было заниматься мною и Александром Смеяновым — так звали моего последнего соседа. Теперь на обходах, само собой разумеется, нам уделялось внимание.

Лично мне это особенной радости не принесло. Дня через два после смерти Кудряшова Павел Андреевич сказал, что у меня в мозгу все еще сидит осколок снаряда и что он, может быть, проторчит там до самой моей смерти. Павел Андреевич — в таких случаях врачи ничего умнее придумать не могут — начал успокаивать меня. Сказал, что не надо отчаиваться, что медицине известны случаи, когда раненые с металлическими осколками в головном мозгу жили десятилетиями, оставаясь при этом здоровыми и психически полноценными людьми.

— Почему же его не вытащили? — убито спросил я. Только осколка в мозгу мне не хватало! — Два раза для чего-то долбили череп. Трудно было вытащить, что ли?

— Не так все это просто, дружок. — Павел Андреевич смотрел из-под карнизиков бровей так виновато, будто по его воле этот проклятый осколок снаряда засел у меня под черепом. — Ни один хирург не имел права пойти на такой риск. Инородное тело находилось чересчур глубоко в мозговом веществе.

— И он будет вечно там торчать?

— На этот вопрос, дружок, я тебе пока ничего не отвечу. Прошу только об одном: не надо ударяться в панику.

— Мне этого можно не говорить — в панику я не ударюсь. Просто так спросил…

Александр Смеянов был слеп. Зрение он потерял из-за черепного ранения: осколком был поврежден зрительный центр где-то в затылочных долях головного мозга. Обо всем этом я узнал от него самого. Смеянов рассказывал о себе немногословно (чувствовалось еще предубеждение против меня), но я понял, что мой сосед очень много знает.

На том обходе, когда Павел Андреевич сказал мне об осколке, он и соседу моему сообщил новость. Оказалось, в Москве у него есть старый друг, профессор Березовский, руководитель нейрохирургической клиники. Павел Андреевич написал ему насчет Александра и не сомневается, что московский профессор вернет Смеянову зрение.

Мой сосед слушал молча.

— Не желаете разговаривать? — спросил врач.

— Почему — не желаю? Бесполезные только все эти разговоры. Для меня — бесполезные…

— Отчего же — «бесполезные»? Со дня на день должен прийти ответ из Москвы. Как только получим его, посадим вас в поезд и отправим к профессору Березовскому. Он — великий мастер. Я уверен, вернет зрение.

— Вашими бы устами… Но я все равно не верю.

— Вот это напрасно, дружок. Надо верить. Если бы у меня здесь была аппаратура, как у Березовского в Москве, если бы персонал такой же, я и сам решился бы на операцию.

— И я стал бы видеть? Не верю.

— Что я могу сказать? Напрасно не верите.

Это было непонятно. В моем соседе угадывался образованный интеллигент, из-за него Павел Андреевич писал какому-то профессору Березовскому в Москву, «великому мастеру». А лежал Смеянов не в офицерской палате…

Мы с ним друг о друге пока мало знали. Не приходилось еще говорить по душам. А сейчас мне прямо-таки не терпелось расспросить Смеянова, что он за важная птица, почему вокруг него столько суеты. Расспрашивать не пришлось. Только закончился обход — сосед заговорил сам:

— Оказывается, и тебе крепко досталось?

— По-твоему, я здесь ради удовольствия? — Вопрос его меня задел: «и тебе крепко досталось»! — Просто не имею привычки канючить, как некоторые.

Погруженный в свои мысли сосед больше не напоминал о себе. Принесли обед. Меня кормила Настя. В последнее время она начала особенно заботливо ухаживать за мной. Тетя Груня не успеет подать мне еду — Настя тут как тут. Садится у моей кровати, дует в ложку, остужая горячий суп или кашу, как будто кормит ребенка. Смотрела Настя мне в глаза насмешливо-снисходительно и отвратительно кокетничала: «Ах ты мой хорошенький!», «До чего же личико у тебя симпатичное, Славонька!» Я ненавидел ее в такие минуты. Она была безобразно уродливая — рябая, с хоботоподобными губами и прижатыми к носу маленькими глазками. Но заигрывала она со мной только для того, наверное, чтобы избавить от разных невеселых мыслей. Я все понимал, и все-таки было противно. Я испытывал облегчение, когда она уходила, и всякий раз не мог дождаться этого.

А сегодня Настина болтовня была совсем несносна. Казалось, к ее словам прислушивается сосед и я от этого что-то теряю в его глазах. Но Александр лежал, как всегда, уставившись неподвижными глазами в потолок и погруженный в свои недоступные мысли. «Зачем я его обидел? — У меня часто бывают минуты, когда я терпеть себя не могу. — Вот остолоп? Нашел с кем сводить счеты…»

— Саша! Послушай, Саша! — стал я оправдываться. — Не обращай на меня внимания. «Осел останется ослом…» Всю жизнь так: ляпну глупость, а потом локти себе кусаю. Но что можно поделать? Не обижайся, ладно?

— Я и не думал обижаться. — Саша не изменил положения головы. Казалось, он все так же рассматривает потолок. — Мы должны быть терпимыми друг к другу. Те, кто остался целым и невредимым, нас не поймут. Приличия ради только утешать станут. А зачем нам они, пустые слова утешений? Все равно все потеряно. А что потеряно…