Голос солдата - [117]
— Приду, само собой разумеется.
— Не забудьте Мите сказать. Прошу только не делать никаких подарков. Не терплю мещанства.
— Но как же?..
— Об этом я вас очень прошу…
Когда я сказал Митьке о Леночкином приглашении, он подмигнул мне торжествующе и начал распространяться о том, что это неспроста, что мои дела идут на лад. Прикинул, что двадцать второго исполнится ровно пять лет со дня начала войны, и заявил, что непременно захватит поллитровку. «Может, у них и выпить нечего будет. А по такому случаю грех не выпить нашему брату». Митька был в своей стихии.
— Накостыляли мы фрицам или нет? — спросил он риторически. — Чего приумолк-то? Накостыляли или нет?
— Накостыляли, накостыляли. — У меня тоже было превосходное настроение. — Но ты учти, Леночка просила не приносить никаких подарков. Сказала, что обидится.
Почти совсем стемнело. В окнах палат загорелся свет, а на быстро темнеющем небе — звезды. Пахло травой и цветами (у входа в клинику была разбита цветочная клумба). Из открытых окон слышались голоса. В моей пятой играли в подкидного. Закатывался радостно Васька Хлопов. Другие обитатели палаты хохотали, не отставая от него.
— Сколь долго уж я тебя знаю, — заговорил Митька рассудительно, — а вот и поныне не пойму, как при твоем уме в тебе столь много глупости. Вроде как ею кичишься, напоказ выставляешь. Где такое видано — на день рождения без подарков? Да и то еще — можно ли мужику за чистую монету всякое слово женское принимать? Мозгами-то раскинь, Славка.
Не слишком по душе были мне Митькины слова, но все же ощутил я в них умудренность опытного человека и, не ввязываясь в спор, поинтересовался:
— Хотелось бы знать, что же ты собираешься подарить Леночке? Научи меня. Может быть, и я поумнею?
— Да нет, Славка, ты все одно не поумнеешь.
На следующий день, после обхода, Митька потащил меня в райсобес. Я некоторое время приличия ради упирался. Но потом, когда он сказал, что не для себя я тем «барахлом» пользуюсь, что все одно кому-то добро достанется («не лучше ли, чтоб Ленке твоей чего-то перепало?»), я сдался.
На первом этаже двухэтажного кирпичного дома в коридорах стучали костыли, поводыри водили из кабинета в кабинет с белыми бумажками на дверях незрячих инвалидов. Почти все посетители этого учреждения были в больничных халатах. Редко-редко встречались местные жители в гражданском…
Митька первым вошел в нужную нам дверь. В большой комнате устоялся запах вещевого склада. Несколько инвалидов рылись в кучах тряпья, обуви. Я увидел белье, одеяла, меховые шапки (кому они нужны в Баку?), фетровые дамские шляпы. Может быть, из-за того что все это было разбросано по полу, на расстеленной по всему помещению мешковине, может быть, из-за того что все было измято и свалено в беспорядке, барахло это показалось мне пригодным только на выброс.
— Какого черта ты меня сюда притащил? — зашипел я на Митьку. — Больше мне нечего делать — только ковыряться в паршивом американском барахле, в их обносках!
— Погоди ты. — Митька достал из кармана моего халата справку об инвалидности, выданную мне, как и другим, взамен пенсионного удостоверения, показал сидящему у стола пожилому азербайджанцу в очках. Тот пробежал глазами по справке и кивнул Митьке. Мой друг моментально стал озабоченным: — Сказано тебе, погоди! Мы тут сыщем такой подарок для твоей Ленки — сам довольный будешь.
Я сидел на стуле у стола инспектора. Митька перебирал барахло. Когда ему попадалось что-нибудь стоящее, он показывал мне, советовался, не сгодится ли. Мне все было не по душе. Федосов смотрел на меня с негодованием и опять начинал поиски. В руках у него появлялись желтые, зеленые, синие, красные вещи, большие теплые одеяла и маленькие платочки с разноцветными узорами.
В конце концов я, наверное, привык к виду этих вещей. Они уже не возбуждали во мне первоначальной брезгливости. Кое-что даже стало нравиться. Митька, с моего согласия, отобрал для именинницы белую пуховую кофточку с огромными перламутровыми пуговицами и коричневое плиссированное платье.
— А еще нос воротил! — самодовольно высказался Митька.
Двадцать второго июня в условленное время мы входили во двор трехэтажного дома на тихой улице неподалеку от Сабунчинского вокзала. Из кармана Митькиного халата горлышками вверх торчали две поллитровки, обернутые бумагой. Когда и где он их раздобыл, я понятия не имел. Увидел этот «подарок» только в трамвае, когда мы ехали сюда из Арменикенда. Я набросился на Митьку шепотом. Он сначала улыбался, а потом обиженно отмалчивался. Не хотелось портить настроение ему и себе, и потому, что все равно ничего нельзя было изменить, я махнул рукой на «подарок».
Через двор протянулись, пересекаясь во многих местах, веревки с сохнущим на них бельем. Здание изнутри опоясывали по второму и третьему этажу увитые диким виноградом балконы-галереи. Выяснив у крикливой черноволосой женщины в засаленном переднике (она снимала высохшее белье с веревок и складывала в большой эмалированный таз), где находится двадцать первая квартира, мы двинулись на второй этаж. Подниматься пришлось по наружной железной лестнице, ведущей )на балкон-галерею. Вверху нас ожидала Леночка в своем неизменном выгоревшем сарафанчике, на котором уже и белые круглые горошинки не были видны. Теперь я порадовался, что уступил Митьке и мы пришли не с пустыми руками…
Медаль «За взятие Будапешта» учреждена 9 июня 1945 года. При сражении за Будапешт, столицу Венгрии, советские войска совершили сложный манёвр — окружили город, в котором находилась огромная гитлеровская группировка, уничтожили её и окончательно освободили венгерский народ от фашистского гнёта.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.