Голос солдата - [116]
Леонид угадывал во мне этот холод и всячески старался вернуть прежнюю мою расположенность к себе. Я понял, что Грушецкий очень одинок. Ведь, кроме меня и еще, может быть, Митьки, ему не с кем в клинике и словом обмолвиться. Да и за стенами нашего нынешнего временного дома у него — Леонид сам рассказал об этом — из родни осталась только тетка. Своей болтливостью, анекдотами, шуточками Грушецкий, наверное, просто старался оградить себя от мыслей о будущем, которого он, кажется, смертельно боялся.
Меня это удивляло. Без ноги человеку, конечно, несладко. Но у Грушецкого есть руки. Руки! Он ни от кого не зависит. Захочет — поедет куда угодно, будет жить где вздумается. Ему ничего не стоит одеться, вымыться в бане, зайти в столовую, в ресторан. Он восстановится в своем институте, закончит его, будет работать учителем истории, как и его родители. Почему же он боится будущего?
— Неужели ты никогда не задумываешься, что тебя ждет после выписки? — спросил у меня Грушецкий, когда мы однажды допоздна засиделись во дворе. — Неужели тебе не страшно?
— Не знаю. Я стараюсь не думать.
— А я не перестаю думать, — сознался он.
— Зачем?
— Если бы я знал!.. Думается, и все. Эх, Слава! Знал бы ты, каким Ленька Грушецкий был до ранения! Каким партнером я был в танцах!.. Как плавал!.. Девушки в меня влюблялись… Не было для меня ничего невозможного… А теперь? Скажи, кто я теперь? Жалкий одноногий урод!..
— Ты?! Ты — жалкий урод? По-моему, Леонид, это просто кокетство. Здесь, у меня на глазах, ты вскружил голову двум красивым женщинам. Ты образован, много читаешь, с тобой интересно поговорить. У тебя впереди жизнь, какой могут позавидовать многие с руками и ногами. Из-за чего ты переживаешь? Не сможешь танцевать? Подумаешь! Я и до ранения танцевать не умел. И — ничего. Посмотри вокруг. Мы все…
— Прости, Слава. Кому-кому, а тебе я не имел права жаловаться на судьбу. Нашел у кого утешения просить!
— Ничего страшного. Я не боюсь будущего. Что будет — то и будет. Дом инвалидов так дом инвалидов. Главное — научиться писать. Я бы тогда и в доме инвалидов нашел что делать. Если бы только заставить ее действовать! — Я поднял кверху укутанную толстой повязкой культю. — Если бы только заставить!.. Я, честное слово, нашел бы для себя человеческое занятие. Если бы только она действовала…
Грушецкий закурил «Казбек»…
16
Митька шел от ворот к зданию клиники, шел с видом человека, довольного собой. В руке у него был объемистый обернутый газетой пакет. «Неужели без меня на Кубинку потащился? — Меня это удивило. — С чего бы вдруг?»
— Ты откуда? — встретил я его вопросом.
— Да вот в райсобес ребята надоумили сходить. Вишь, кой-чем разжился. Американские подарки инвалидам дают.
— А мне почему не сказал?
— На кой тебе? Это для людей семейных да хозяйственных. Для тебя, Славка, верно говорю, там ничего не видал.
Поднялись мы на второй этаж. Пока шли по лестнице, мой друг, преодолевая одышку, распространялся о том, что американцы-«буржуи» нам за «кровь нашу барахлом всяким разным» заплатили. Я спросил, зачем же было брать это «барахло». Не смущаясь, Митька ответил, что ему, «деревне лапотной», простительна привычка «не гнушаться тем, что в руки плывет». Задыхаясь и вытирая рукавом халата пот с лица, он пер наверх увесистый сверток и поглядывал на меня с усмешкой. И я — так бывало часто — не мог понять, шутит он или говорит серьезно. Мой Митька был совсем не прост.
У себя в палате он достал из-под кровати пузатый фанерный чемодан, потом разрезал взятым из тумбочки перочинным ножом бечевку, которой был обвязан сверток, и вывалил все свои приобретения на одеяло. Там оказались пиджаки, шарфы, вязаные кофты, кожаные перчатки и даже гобелен с голубовато-серым речным пейзажем. Вывалив это все, Митька подмигнул:
— Богатство! Вишь, сколь щедры наши союзнички! Теперь вот посылочку на хауз отправлю. Порадую своих.
— Я бы ни за что не взял.
— Ты бы не взял, — кивнул Митька. — Так то — ты, а то — я. Хотя, Славка, зарекаться не след. Мало ли чего? Я вот, вишь, взял и нисколь не жалею. В Марьине барахла такого нынче не больно-то много. Моим, должно, сгодится.
Он долго сортировал «барахло», распределяя, кому что выделить. Рассуждал вслух: «Это мамане», «Это Нинке пойдет», «Пиджак бате будет в самый раз», «Вот Андрюхиному пацаненку в аккурат», «Это девки промеж собой поделят»…
Надоело наблюдать за Митькиной хозяйственной деятельностью. Ничего не сказав, я потихоньку вышел из четвертой палаты. Спустился по лестнице на первый этаж. Леночка должна была давно закончить работу. Но я вдруг увидел, что дверь библиотеки приоткрыта, и зашел. Показалось, Леночка не уходила, ожидая меня. Она улыбнулась и захромала мне навстречу.
— Как хорошо, что вы пришли! — Остановилась, кивнула на мою забинтованную руку: — Как она?
— Что можно знать на пятый день после операции?
— Я ведь вас ожидала, — покраснев, созналась Леночка.
— Зачем?
— Ну, как вам сказать… Приглашаю вас и Митю к себе на двадцать второе. Почему вы так смотрите? У меня день рождения. Мне исполняется ровно восемнадцать. — Я хотел было спросить, удобно ли устраивать праздник, если от Бориса только-только ушла жена. Леночка как будто прочла мои мысли: — Я не сама. Боря придумал. Он еще в прошлом году мечтал. Ему всегда так нравится делать мне приятное. Сейчас он даже из-за Люси горевать перестал. Вы придете?
Медаль «За взятие Будапешта» учреждена 9 июня 1945 года. При сражении за Будапешт, столицу Венгрии, советские войска совершили сложный манёвр — окружили город, в котором находилась огромная гитлеровская группировка, уничтожили её и окончательно освободили венгерский народ от фашистского гнёта.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.