Голос солдата - [108]
— Само собой разумеется. Меня привезли на консилиум. — Надо было отвечать разумно и сдержанно. От этого зависело, как разглядывающие меня люди в белых халатах решат мою судьбу. — Профессор Ислам-заде хотел делать мне операцию «по Крукенбергу», взял для этого к себе в клинику. А теперь начал сомневаться из-за моего черепного ранения. Не верит, что мне хватит силы воли и терпения, чтобы каждый день тренировать и разрабатывать руку…
— А ты в себя веришь?
— Самой собой разумеется.
— Значит, все понимаешь? — Софья Марковна спрашивала меня, а смотрела на своих соседей. — Тебе понятно, что это очень сложная операция, что никто не может быть уверенным в стопроцентном успехе, что не исключена и неудача?
— Не волнуйтесь, я не покончу жизнь самоубийством и не буду жаловаться на профессора. Я ведь сам прошу… Неужели вы не понимаете: это моя последняя надежда?
На меня были нацелены очки сидящих плечом к плечу немолодых, многое повидавших на своем врачебном веку невропатологов. Все они так долго соприкасались с человеческим горем, что разжалобить их было, по-моему, невозможно. И все-таки сейчас они, мне показалось, расчувствовались. А ведь от них столько зависело! Вообще-то было непонятно, почему я должен упрашивать, стараться разжалобить? Разве моя жизнь им дороже, чем мне самому? Все так просто: мне хуже быть не может. А ведь есть шанс (пусть один из ста — не имеет значения), что операция будет удачной. Значит, я хоть в чем-то стану таким же, как все? А вдруг я опять научусь писать? Мне пока только двадцать лет. Всего только двадцать…
— Выйди, Горелов. Погуляй немножко, — сказала Софья Марковна. Она была, наверное, главной на этой кафедре. — Погуляй, мы скоро тебя позовем.
Не успел я как следует осмотреться в многолюдном шумном институтском коридоре, как появился Джемал. Он взял меня под руку и повел на кафедру.
Врачи уже не сидели за столом. Они столпились вокруг профессора Ислам-заде, возбужденно и громко разговаривали, курили. Теперь это были люди, избавившиеся от тяжелого груза и потому общительные, разговорчивые, даже веселые. Софья Марковна улыбнулась мне и объявила:
— Ну вот, Горелов. Подумали мы, посовещались. Все согласны, что ты отдаешь себе отчет в последствиях операции, какими бы они ни были. Профессор Ислам-заде убедился, что может надеяться на твою помощь, и решил делать операцию. Мы все желаем вам успеха и надеемся на самый благополучный исход. Помни, это во многом зависит от тебя самого…
Меня высадили из машины у ворот клиники. Ислам-заде и Джемал уехали по своим делам, а я пошел под горячими солнечными лучами от ворот к двухэтажному зданию с большими квадратными окнами. Я был так счастлив, что даже свирепое бакинское солнце не казалось жарким. Я добился своего! Теперь профессор не отвертится. Все стало ясно, все определилось.
Под густым деревом перед входом в клинику стояли в тени Леночка и Митька. Друг мой в сером халате и кальсонах рядом с девушкой выглядел неуклюжим увальнем, хотя не был ни высоким, ни грузным. Просто Леночка в голубом в белый горошек выцветшем сарафане с обнаженными по плечи худенькими руками казалась чересчур тоненькой и изящной.
— Чего было? — набросился на меня с вопросами Митька, когда я подошел. — Не зря хоть возили?
— Был консилиум? — волновалась Леночка.
— Теперь все в порядке. Профессор признал свое поражение. Митька, пошли, покормишь меня. Обед уже был?
13
В своем любимом кожаном кресле, как всегда, молча сидел Джемал. Профессор Ислам-заде рассматривал меня с усмешкой. По-молодому живые глаза за стеклами очков таили мудрую снисходительность к слабостям молодых. Он взял сильными пальцами мою культю, больно сдавил ее у локтя и провел невидимую черту к ее окончанию. Опять отослал Джемала за историей болезни, Когда мы остались одни, спросил:
— Скажи, Слава, честно скажи, не боишься операции? Веришь, слушай, старому профессору? Честно, да, скажи.
— Верю, товарищ профессор, все будет в порядке. — Меня внезапно поразила мысль: Ислам-заде боится! — Все будет в порядке, — повторил я. — Вот увидите, скоро получите от меня письмо, написанное «рукой Крукенберга».
— Письмо напишешь? — Старый профессор опять усмехнулся иронически. — Забудешь, Слава, забудешь. Не пишут бывшие больные бывшим врачам, если лечиться не надо. Забывают…
Бесшумно вошел Джемал, положил перед профессором пухлую историю болезни и уселся в свое любимое кресло. Ислам-заде долго переворачивал исписанные разными чернилами страницы, поправлял очки, собирал морщины на лбу. Вдруг спросил:
— Кушать хватает? Надо, Слава, теперь быть крепким. Надо, слушай, очень сильным быть. После глупой голодовки питаться надо хорошо. Операцию назначаю на понедельник, на тринадцатое июня. Кушай хорошо, Слава. Две порции получать будешь, Я распоряжение дам.
Митька сидел в моей палате, ожидал. Он расспросил обо всех подробностях разговора с профессором и, когда узнал, что операция назначена на тринадцатое, да еще и на понедельник, не на шутку расстроился. Даже закурил в палате.
— Я, понятное дело, бабьим приметам не верю, — заговорил он озабоченно, пряча все-таки глаза. — Однако тут поостерегся бы. Дьявол его знает, понедельник, тринадцатое… Мало ли чего? Дело-то больно нешутейное. Сходил бы, покуда не поздно, попросил, чтоб операцию на другой день…
Медаль «За взятие Будапешта» учреждена 9 июня 1945 года. При сражении за Будапешт, столицу Венгрии, советские войска совершили сложный манёвр — окружили город, в котором находилась огромная гитлеровская группировка, уничтожили её и окончательно освободили венгерский народ от фашистского гнёта.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.