Голос разума. Философия объективизма. Эссе - [17]

Когда его спрашивают, он не в состоянии обосновать свои взгляды. Интеллектуально он признает, что обычный человек – это не кровожадный дикарь, готовый к атаке в любой момент. Эмоционально же он везде чувствует присутствие дикаря.

Один молодой ученый как-то сказал мне, что не боится гангстеров, а вот официанты и помощники на заправках ужасают его, хотя он не может сказать, чего именно он в них боится. Пожилой и успешный бизнесмен рассказал мне, что делит людей на три группы в зависимости от уровня их интеллекта: выше среднего, средние и ниже среднего. Он не возражал против первых двух групп, но те, чей уровень интеллекта не дотягивал до среднего, наводили на него неконтролируемую панику. Он провел свою жизнь в ожидании кровавого восстания дикарей, которые захватят, ограбят, разрушат и искалечат все, что увидят; нет, он был не консерватором, а либералом.

В этом образе дикаря есть доля истины: не фактической истины, а психологической, не о людях в целом, а об индивиде, который боится людей. Дикарь – застывшее воплощение человечества, проецируемое на эмоции подростка-умиротворителя. Всемогущая власть дикаря, который должен совершить невообразимое зло, лишь рационализация; не физического насилия боится человек. Однако его ужас реален: монстр, обладающий такой силой, чтобы заставить его предать свой разум, несомненно, ужасное зло. И глубочайший, непризнанный источник его ужаса лежит в том факте, что никто не заставлял и не требовал от него сдаваться, что монстр был творением самой жертвы.

Именно здесь кроется причина, по которой умиротворитель активно интересуется тем, как сохранить свою веру в существование дикаря: даже жизнь, наполненная ужасом и оправданиями в том, что он ничего не мог поделать, более предпочтительна, чем столкновение с тем фактом, что самоуважение у него не украли, а он сам его выбросил, и что хроническое чувство вины не исходит от иллюзорного греха обладания интеллектом, а от реального преступления – предательства разума.

Как следствие у большинства интеллектуальных умиротворителей формируется «элитарная» предпосылка – догматическое, неопровержимое утверждение о том, что «массы не думают», что люди непроницаемы для разума, что мышление – это эксклюзивная прерогатива «избранного» меньшинства.

В сфере политики подобная установка ведет агрессивный тип умиротворителей, «либералов», к вере в физическую силу, к доктрине о том, что люди не подходят для свободной жизни, что «для их собственного блага» ими должна управлять диктатура «элиты». Отсюда стремление «либералов» к признанию со стороны правительственных органов и их острая подверженность взяточничеству со стороны сильного государственного аппарата, национального или иностранного, в виде незначительных должностей, громких титулов, официальных почестей или простых приглашений на ужин. Отсюда толерантная симпатия таких «либералов» к режимам Советской России и коммунистического Китая и их ужасающее безразличие к массовым зверствам в этих странах.

Более робкий тип умиротворителей, «консерваторы», берут другой курс: они разделяют понятие интеллектуальной «элиты», затем отбрасывают интеллектуальность как численно неважный показатель и концентрируются на умасливании дикарей («масс») детскими разговорами, пресными слоганами, льстивыми банальностями, братскими речами из двусложных слов. Действуют «консерваторы» согласно предпосылке о том, что разум не работает, что дикарь, скорее всего, побеждает через обращение к своим эмоциям, и, скорее всего, его можно одурачить и направить на истинный путь.

Обе группы думают, что диктатура «практична». «Либералы» выражают это открыто и смело, «консерваторы» робко. За безрезультатными, вялыми, извиняющимися попытками «консерваторов» отстоять свободу кроется признанное убеждение, что борьба тщетна, что свободное предпринимательство обречено. Почему? Непризнанный ответ таков: потому что люди – дикари.

Нравственная трусость – неизбежное следствие отказа от морали как от чего-то несущественного. Она общий симптом для всех интеллектуальных умиротворителей. Образ дикаря – это символ веры таких людей в превосходство зла. Отнюдь не в осмысленных понятиях, а в понятиях их отвратительной и ослепляющей паники это означает, что, когда их разум оценивает нечто как зло, их эмоции превозносят силу этого нечто и чем большее зло, тем оно могущественнее.

Для умиротворителя уверенность в добре – это позор, угроза его хрупкому псевдосамоуважению, тревожное явление из вселенной, существование которой он не может позволить себе признать, и его эмоциональный ответ – неописуемое негодование. Уверенность во зле подтверждена метафизически: это весточка из вселенной, где он чувствует себя как дома, и его реакция здесь – горькое послушание. Диктаторы, хвастливо говорящие о своем террористическом правлении, такие как Гитлер и Сталин, рассчитывают на такую психологию. Есть люди, на которых она прекрасно действует.

Нравственная трусость – это страх приверженности добру, потому что оно добро, и страх противостояния злу, потому что оно зло. Следующим шагом будет противостояние добру, чтобы успокоить зло, и спешный поиск благосклонности зла. Поскольку ни один разум не способен скрыть такое поведение от себя и никакая форма псевдосамоуважения не может долго подобное маскировать, то следующим шагом становится стремление ухватиться за любую возможность очернить природу добра и отмыть природу зла.