Голос Незримого. Том 2 - [114]

Голос Незримого. Столица Л. Голос Незримого. С. 15–56.

ДРАМЫ В СТИХАХ

Голубой ковер. Машинопись (копия) – РГАЛИ. Ф. 1345. Оп. 4. Ед. хр. 51. 95 лл. Машинопись с авт. правкой и пометами А. Я. Таирова (режиссёрский экз.) – РГАЛИ. Ф. 2030 [Московский государственный Камерный театр]. Оп. 1. Ед. хр. 255. 119 лл. Пьеса была поставлена в Камерном театре, премьера состоялась 23–25 января 1917 г. Режиссеры – А.Я. Таиров и СМ. Вермель; художники: по костюмам – П. Г. Узунов, по декорациям – А.Э. Миганаджиан; композитор – Анри Фортер; в ролях: Узбек – К. В. Герт, Мневэр – А. Г. Коонен, Пленник – Н. М. Церетелли. Накануне премьеры Столица писала (Я о своей пьесе//Кулисы. 1917.№ 3. С. 11):

Моя первая пьеса «Голубой ковер», которая ставится сейчас московским Камерным театром, была мною задумана еще три года тому назад, но отложена тогда для работы над стихотворным романом «Елена Деева», – и окончательное свое воплощение замысел мой получил только в этом году, после пребывания моего в Крыму.

Природа внутренней Тавриды, девственной и цветущей, такой несхожей с побережной, дурно-оцивилизованной полосой ее, картины простой и чудесной жизни коренного татарского населения, наконец, сказочные строения старинного ханского дворца в Бахчисарае (к сожалению, сильно испорченного Екатерининской реставрацией в стиле рококо) и нового, но очень выдержанного в арабском духе дворца гр. Сумарокова-Эльстон в маленьком селении Кокозах навеяли на меня то настроение, которое заставило меня вспомнить полузабытую идею и взяться за обработку ее.

Эти фруктовые сады в бело-розовом цветении миндалей и персиков, где четко звучит трещотка от птиц в руках черномазого татарчонка, эти долины, поалелые от дикорастущего мака или нежно-позеленелые от только что рассаженного табака, где пестреют согбенные и закутанные в чадры фигуры работающих татарок, эти роскошные оранжевые розы, примешивающие свой тягуче-сладкий аромат к запаху свежеиспеченных чуреков и обвивающие вплоть до плоских крыш жалкие постройки кебавен и кофеен, этот несказанно-бирюзовый купол небес и нестерпимо-белые конуса минаретов оставляют, действительно, впечатление незабываемое…

Но особенно поразил и пленил меня удивительно сохранившийся тип тамошних юных женщин, женщин-подростков. Это, именно, – женщины, так они полны таинственной прелести и наивной важности в красоте своей. Черные полулуния их бровей как будто о чем-то спрашивают всегда, розовые полулуния их губ как бы хранят в улыбках свою загадку… Образ этот, такой светлый и загадочный, полный таких, если можно так выразиться, местно-восточных и в то же время обще-женских черт, и явился для меня вдохновляющим импульсом.

Тайна женского существа, его извечные достоинства и недостатки, его неизменная изменчивость в сердечных переживаниях и постоянная тоска по новом – высшем и лучшем существовании, его неискоренимое свободолюбие при условиях самого большого подчинения и неисправимое фантазерство в самом жалком житейском состоянии – вот о чем говорит моя пьеса. Как и во всех моих произведениях, главную роль здесь играет героиня – это нищенка – потом ханша – потом гурия… Вокруг нее, как срединной, гибкой и яркой арабески, и развертывается, как узор, действие «Ковра».

К статье приложены две газеллы из пьесы: «И-ах! Весною чародейной жить прекрасно!..», «Что, мой хан, ты смотришь хмурей?..» Критика отмечала (ЖД. 1917. № 3, 29 янв. С. 17. Подпись: Кин):

В Камерном театре с большим успехом прошла пьеса Л. Столицы – «Голубой Ковер».

Как ни расходились мнения среди публики и рецензентов, но в том, что пьеса понравилась, не было сомнений.

Как во всякой первой пьесе, у драматурга есть недочеты, главным образом сценические. Длинноты, в некоторых местах недостаток действия. Режиссер мог бы сгладить их, но он их только подчеркнул. Неясная дикция артистов сильно мешала оценить достоинство стиха, и в самой постановке пьесы заметна несыгранность, отсутствие единства тона.

Последняя декорация немного напоминает уголок «шикарного» ресторана.

Как выиграла бы пьеса при более тщательной постановке.

Всё это не должно, однако, расхолаживать автора, ибо пьеса имела успех, несмотря на недостатки постановки, и, таким образом, весь этот успех можно смело отнести исключительно на его счет. <…> Следует отметить, что Таиров старался избегать продолжительной декламации: в тексте режиссерского экземпляра сделано большое количество купюр, особенно в монологах.

Мириам Египетская. Машинопись (копия) – РГАЛИ. Ф. 1345. Оп. 4. Ед. хр. 57. 85 лл.

Звезда от Востока. Машинопись (копия) – РГАЛИ. Ф. 1345. Оп. 4. Ед. хр. 61. 119 лл. Первоначальный вариант загл. – «Звезда восточная». Эпиграф – из романа «Братья Карамазовы» (Ч. 2. Кн. 6: Из бесед и поучений старца Зосимы. Нечто об иноке русском и о возможном значении его).

Отсылая к этому месту из романа, Столица, по-видимому, выражала свое отношение к событиям в России, пророчески предсказанным в романе: «...Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай” – вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу. И что же выходит из сего права на приумножение потребностей? У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных – зависть и убийство, ибо права то дали, а средств насытить потребности еще не указали» (Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Л.: Худ. лит., 1970. С. 367). Размышления Достоевского о вере, народе, разъединении людей и их спасении легли в основу драмы. В ней Столица также создает образ почитаемого народом старца. Не случаен и детский образ Милуши как существа ангельского, в полной мере выражающего чаяния Достоевского. Несмотря на присутствие в драме исторических личностей – А. И. Герцена и А. С. Хомякова, – главная героиня, Софья Львовна Вьельгорская, скорее всего, не имеет реальных прототипов. Действие происходит летом 1840 г., о чем свидетельствует упоминание о смерти философа и поэта Николая Владимировича Станкевича (25 июня 1840) в Швейцарии. Герцен возвратился из ссылки в Москву в конце марта 1840 г., между 24 марта и 5 апреля посетил П. Я. Чаадаева, тогда же состоялсь его знакомство с Хомяковым. Однако 12 мая он переехал в Петербург и лишь 13 июля 1841 г. получил разрешение на переезд в Москву, тогда же возобновил знакомство с Чаадаевым и Хомяковым, познакомился с П. В. Киреевским, посещал салон А. П. Елагиной.