Голос Незримого. Том 1 - [9]

Как сечь оружьем, певуч простор!

Как ты богата безбрежным гиком

И дробным метом шальных подков,

Горюньей-песней, кудрявым ликом, —

Раскатом жизни твоих сынов!

И велика ты, страна родная —

Сугробных далей и ширей Весь…

Ты, город белой полой сметая,

Царишь и правишь и там, и здесь.

И велика ты сыновней жаждой

В безмерных грезах Судьбу постичь! —

Взлететь ли – сгибнуть… Однажды, дважды…

Иль жизнь исхлещет терзанья бич!

Ни с места, конь мой. Родимой шири

Меня вернул ты. В ней кану я…

И прочитаю в ее псалтири

Строки завета, что для меня.

На белой пашне став на колени,

Концам отчизны я поклонюсь.

Жизнь – душу – каплю меж поколений

В тебя вливаю… Прими, о Русь!

24–28 ноября 1907

РАЙ

Милые мои… Поклонитесь земле.

Андрей Белый

О, солнце! о, простор! о, высота степей!

Валерий Брюсов

Город – царство, деревня – рай.

Пословица

Посвящается Андрею Белому

1

Утра, и дни, и вечера, и ночи, —

Быть может, долгие и долгие года

Я шла от городов – сосредоточий

Людей и золота, болезней и труда.

Плясали лоскуты моей одежды,

И волочился шлейф, когда-то голубой…

Искала рай. Как шелк, рвались надежды! —

Всё призрак яростный я зрела за собой.

Взгляд вспять – и колокольни, башни, трубы,

Как обгорелый лес на алых небесах!

Мне чудились соближенные губы

И кулаки, и даже стрелки на часах!

Вот склеп для тел бессильных – фермы, стекла!

Вот бельма безрассветной ночи – фонари!

Остолбенев, я стынула и мокла,

Бездомный взор оковывал мираж зари.

А толпы вились по большой дороге,

Глумясь над нищенкой в изорванных шелках —

Уверенно мелькали мимо ноги

В тяжелых башмаках, в малиновых чулках.

Брели старухи с серыми холстами,

Где немудреные расшились петушки,

Шли кустари, тая под берестами

Расцветную посуду, ложки и коньки,

Крестьянки юные бежали с розой,

С кувшином глиняным… Ждут жертвы города!

И облаки зеленые – обозы,

Кренясь размеренно, ползли туда, туда…

Назад опустошенные телеги

Гремели, бешенством людей заражены,

И юноши в преступной, пьяной неге

Дремали – повторяли огненные сны,

Клюка старух горбатилась плачевней,

А девушки не возвращались уж назад…

Оскудевали житницы деревни —

Всё поглощали пасти каменных громад!

И шла я вновь утра, и дни, и ночи, —

Быть может, долгие и долгие года…

Плясала тень когда-то синих клочий,

Сандалии топила талая вода.

И выплывали давние виденья:

Страна обильных пастбищ, рек и тучных нив,

Во мху соломоверхие селенья,

Смолистых, прелых дуновений перелив…

В часы горючих солнечных пригревов —

Чреда веселых и разымчивых работ,

Разброс и холя голубых посевов

И летов мерный и безбольный оборот.

По вечерам – служения на взгорьях,

Где гулкий ключ украли золотá люцерн,

Четы любовников на цветоморьях,

Забавы дев и отроков – что пляска серн!

И Бог – огромный, вмирный, изобильный

И близкий, как земля, и дальний, как лазурь…

То – Пахарь с бородою сребропыльной,

То – голубой Орел – Творец вселенских бурь!

Так шла я ночью светоносной, вешней,

Теряя в ней, неверно-светлой, узкий путь…

Я помню топь, высокие скворешни

И кочку, где пришлось мне глубоко заснуть.

И небо наклонилось надо мною,

Как древнее голубоокое Лицо,

А тело слилось с грудью земляною,

Разжавши рук ее морщинистых кольцо.

2

Утро зареет. Веди меня, посох!..

Что это?! Волны – машинные ль гулы?

Сизые дымы – дубравы ли в росах?..

В страхе упала я, вежды сомкнула —

Длю мимолетной возможности счастье…

Раз еще глянуть – восторг свой нарушить!

Стану же сны вожделенные прясть я,

Дева незрячая – буду я слушать!

Слышу я щекот в трепещущих чащах,

Где-то так близко… и где-то высоко…

Слышу я пчел, возле уха жужжащих,

В недрах глубоко – вздыханья истока…

Пью аромат плодоносный и щедрый

Ила болотного, млеющей гнили,

Жаркой смолы из расщелины кедра,

Запах утомный фиалковой пыли…

Солнца персты с беззаветной любовью,

Чую, простерлись на лик мой и шею!..

Рай свой узрела… И льну к изголовью —

Яви блаженной поверить не смею!

Вдруг расплескались вокруг меня стебли,

Бисер росяный на щеки стал капать —

Воздух размеренным шорхом колебля,

Травами несся стремительный лапоть.

Ближе… всё ближе… Встал подле. И кто-то,

Веющий смолами, хвоей и листом,

Сотом душистым и потом землистым,

Стан принагнул с древле-отчей заботой.

Обнял. И мощь воздымающей длани

Радость великую телу вернула.

Жадно вздохнула я, жадно взглянула:

Синее! желтое! Смерчи сияний!

Сени садов позабытых, знакомых!

Солнце – свободное солнце – так близко!..

В белых лучах самоцветных черемух —

Ласковый облик, подобие диска:

Древний, округлый, коричнево-темный,

В светлых улыбках, в морщинах мудреных,

В росах червленых, в травинах зеленых —

Дед буреломный, Титан черноземный!

Мох серебристо-курчавый клоками

Сполз с головы на дремучие брови,

Серым руном завился над устами,

Что разомкнулись в улыбчивом зове.

А на таинственном, мшистом обличьи

Светят – сияют чудесные очи,

Синие-синие, круглые, птичьи,

Звезды кристаллов, цветений и ночи.

Очи – как зрак бирюзовый дитяти!

Очи – как окна в лазурное небо!

Старец смеялся. Не скинув объятий,

Подал мне ломоть пшеничного хлеба.

– Странняя дева, вкуси же и выпей. —

Склонен кувшинчик из тыквы долбленой,

Струи медовой живительной кипи

Тихо лиются в мой рот истомленный…

За мановением властной десницы

Робко ступила я, мох попирая…

Дрогнув, безветренны стали ресницы —