Голос из хора: Стихи, поэмы - [2]

И тяжкою тенью дорожную пыль холодили

Ряды тополей, оставляя перрон на свету.

Стоял пассажир, промеряя очами округу,

И раковин слуха касались волна за волной.

Но поезд оттуда уже приближался по лугу,

А поезд туда ожидался с вечерней луной.

Еще раз те два окоема успели впериться,

Еще подивился — и вот уже тает вдали.

Ах, стрелочник стреляный, где ты, воробышек-птица,

Виновник и путаник праведной нашей земли?..

«Что за игра — то вслепую, то втемную...»

* * *

Что за игра —

                      то вслепую, то втемную...

Видно, Земля наша — место укромное,

угол медвежий полуфантастических троп,

где то по лбу, то в лоб.

Сами-то мы — то ли люди, то ль нелюди,

ряженых рой по сугробу из святочных лет,

призраки чьей-то натасканной челяди,

чудь допотопная, имени-звания нет.

Что мы тут мыкаем, в кущах и пущах разбуженных?

Дюж по гужу, пробирается вдаль аноним.

Посвист былин заглушает звон вилок за ужином.

То ли бьют склянки, а то ли бутылки бьют в дым...

Что за театр! —

                         то салют, то пожарища...

Не по чужим — по карманам своим

                                                   не нашаришься

в поисках решки

на алый трамвай,

едущий в рай.

Все мы сударики, субчики, все мы голубчики,

все мы соколики, местная фауна, людь;

ты полюби меня, любушка влюбчива,

ты припади ко мне с горя на счастье на грудь.

Что за дела, моя жизнь?!

                                     То чадит,

                                                   то не клеится,

то нам приспичит тонуть, то взбредет полыхать.

Ты полюби меня, сокол ты мой,

                                             помереть-то успеется,

дай мне хоть с поезда или с перрона платком помахать.

Что за околица, граждане, что за обочина,

что за окраина, милые, света, что ль, край?

В небе луна, точно

                             осьмушка

                             краюшки

                             сосредоточена,

посеребрен всякий барак, каждый сарай.

Что за игра, извини, — сами не поняли:

вроде как в жмурки,

          может, и в шашки,

          может, в буру.

В алом трамвае в рай продвигаемся по миру — по небу;

а на часах

                десять часов,

                двадцать веков,

                тридцать минут,

                и часовой на юру.

Чародей >(Поэма)

Не в силах разобраться — где начало,

Принуждена рассказывать с конца.

Итак: по лесу ехала карета.

Итак: был час вечерний, лес сосновый.

Она и он в карете — в париках

Напудренных. Он, как всегда, при шпаге,

Она — рассеянна, бледна, в лиловом.

Он говорит ей:

                       — Помнишь ли того

Иезуита, что встречал нас в М.?..

Мы с ним беседовали о лекарствах,

Он говорил о средстве от чесотки —

Отвар в моче из пихтовой коры.

Он ошалел, бедняга, от жары,

Все спрашивал меня: «Не надо ль

Тебе какого яду?»

Она молчит и слушает его,

Лицом не выражая ничего,

На руку опершись и глядя грустно,

Как бы стараясь рассмотреть его,

Запомнить ли, улавливая нечто,

Что проступает на щеках, на лбу

Или на вышивке камзола,

Чтобы потом пропасть.

И невпопад:

— Ах, голова болит. Ах, у меня

Она побаливать взялась с тех пор,

Как ты... как я... как вазой я была

Фарфоровой в оранжевый цветочек.

Мне кажется, ты переколдовал!

В окне на облако плеснул огонь

Зари вечерней. И звезда одна

Уже горит в зените. Ночь в пути.

— Ты превращал меня во что попало:

В кариатиду, в яблоню, в опала

Туманный блеск и в чей-то сон чужой.

Сама я не своя среди людей,

Все дни мои смешались, чародей,

Сместились города и страны.

И я теперь доподлинно забыла,

Когда мы встретились?

И где?

Начало — было ль?

Он, с полувздохом:

— Кажется, в саду...

Ты помнишь — тень, и сад почти в цвету? —

Она:

— Я помню... Ты позвал: «Аржиль!»

И я забыла, что звалась иначе.

Теперь мне имена менять — легко...

Но то...

В саду был старенький колодец,

И песик желтенький, такой уродец,

Скамья... качели... белый сад пустой...

— Да что с тобой, да что с тобой, постой,

Не надо так, ну перестань, вот плакса...

Чего тебе? Собаку? Будет... такса,

Болонка, страхолюдина... кто хочешь...

Аржиль, скажи на милость,

С чего бы ты, голубка, взбеленилась?

— Прости...

— Да не за что прощать!

Но и уволь от слез-то, ради Бога!

Какая тут унылая дорога;

Она тоску нагнала. Лес да лес,

Сушеный, реденький; чуть мхом подсеребрило,

Да рыжие грибы, что медные монеты,

То там, то сям...

Куда как веселее по равнине

Катиться от деревни до деревни!

Или возвышенность возьми: с холма на холм

Дорога льется, мир как на ладони,

То церковка мелькнет из пресмешных,

То заскучавшая усадьба;

Холм в папоротнике, в сосне, в осине,

В орешнике. А на пути — ключи,

И среди них — волшебные, конечно,

С живой водой да мертвою водой.

Есть ключ, в котором горе можно смыть,

А есть такой, что радость, как румянец,

Сведет со щек...

Встречаются пруды:

Тот — в празелени, в патине и в прели,

Полуживой, из редкой черной бронзы,

Ужасный, тусклый; а его сосед —

Вместилище прогулок и бесед

Дурашливо серьезных водомерок.

А третий пруд — пристанище куста,

Что ухитрился забрести в середку;

В четвертом обитает карп зеркальный,

А в пятом — пара маленьких русалок,

Охотниц до лапты или до салок,

Растрепок и болтушек; пруд шестой

Приманчивее прочих — весь в кувшинках,

Чьи корневища спят, как крокодилы,