Голос - [7]

Доктора Бычкова маме порекомендовала коллега, у которой свекровь с возрастом перестала узнавать родственников. Он принимал в обычном психоневрологическом диспансере, так что отец тут же засомневался – хорошего специалиста давно бы увели в дорогую частную клинику. Наверное, он просто дрянной врач. Отец ворчал и ворчал, и мама, к моему огромному облегчению, сказала, что мы поедем на прием без него.

– Осторожно там, а то он ей все болячки на свете припишет! – крикнул отец нам вслед.

Мы поехали на такси. От кислотного запаха яблочного освежителя у меня разболелась голова, и я прислонилась лбом к холодному стеклу.

«Меня везут к психиатру» – осознала я как-то вдруг, в один момент. И все кругом показалось непривычным и странным: сверкнуло на солнце окно синего стеклянного небоскреба, светофор мигнул желтым, какой-то папа со скрежетом протащил по растаявшему переходу санки с ребенком. И появилось острое, сосущее чувство, что я не вернусь, не выйду из этого диспансера.

Перед нами у Бычкова была пациентка – худосочная женщина лет тридцати пяти, с темными мешками под глазами и желтушной кожей. Или кожа только казалась такой в больничных стенах и мертвенном свете коридорных ламп. Медсестра вывела ее из кабинета, и они медленно побрели прочь. Женщина стонала и спрашивала, когда в голове перестанет стучать.

– Вот полежите, отдохнете, попьете, что вам Андрей Саныч прописал, и перестанет!

Женщина остановилась, взвыла и надавила двумя пальцами на висок – как вилку в розетку вставила. Волосы у нее были ломкие, секущиеся и как будто наэлектризованные.

– Ну тихо, тихо, – устало попросила медсестра. – Сейчас быстренько оформим госпитализацию, и все…

«Что общего у меня с этой женщиной?» – подумала я. Все будто замерло. Стоп-кадр из мрачного, непонятного фильма.

Из кабинета появился Бычков в белом халате, накинутом поверх свитера. Он был еще молод, но уже с глубокими залысинами, которые заползали на макушку. Голова его казалась вытянутой, как у лошади. Линзы очков, отражавшие резкий свет коридорных ламп, напоминали два фонаря.

Бычков вежливо и даже с какой-то неуместной веселостью поздоровался и пригласил меня войти. Мама приподнялась, но он жестом ее остановил:

– Давайте я сперва с Сашей побеседую, а потом мы вас позовем.

Мама безропотно опустилась на сиденье. Ей явно не хотелось оставаться одной в этом коридоре. «Что мы здесь делаем?» – ужаснулась я про себя.

Мы с Бычковым сели друг напротив друга. Потолок в кабинете казался бесконечно высоким. Из стены торчала белая раковина, под ней – урна. «Это хорошо, – отметила я про себя. – Вдруг опять начнет тошнить». Тошнота теперь подкатывала к горлу от любого волнения, от любой неприятной мысли, и в каждом здании я искала глазами урну или туалет – на всякий случай.

– Ну, рассказывай, что случилось, что беспокоит?

Я замешкалась.

– Перечислить?

Бычков ободряюще кивнул. Я назвала все свои симптомы: учащенное сердцебиение, боли в груди, тревога и так далее.

– Мама же говорила вам это по телефону…

– Мама мамой, а я хочу услышать тебя. При каких обстоятельствах стало плохо?

Вернулась медсестра, села за второй стол и приготовилась записывать. Я почувствовала себя неуютно, как в зале суда или на каком-нибудь реалити-шоу. В приоткрытое окно струился морозный воздух. Я понятия не имела, что говорить этим людям.

Бычков попросил вспомнить все события того дня, когда случился первый приступ – во сколько встала, что ела, куда шла и что видела. С этой задачей я более-менее справилась. Проснулась в 7:30, умылась, оделась, позавтракала. Был ужасный холод – по дороге к метро замерз и разрядился айпод. Спустилась в метро, в вагоне меня зажали, но это было ничего, ехать всего четыре минуты. «Я учусь в лингвистической гимназии», – зачем-то пояснила я и назвала номер школы.

Почему-то мы встали в тоннеле. Сердце заколотилось так, будто чего-то испугалось. Тошнота накатила и схлынула, и все повторилось. С каждой волной она забиралась все выше. Я сдерживалась до последнего, едва дотерпела, пока поезд снова тронется и доберется до станции. На платформе меня вырвало. На воздухе немного полегчало, но в школу я не пошла, вернулась домой. Подумала, что у меня что-то с сердцем. Но врачи ничего не нашли.

Медсестра выборочно конспектировала мои слова. Бычков кивал, сложив пальцы куполом.

– Это случилось на той самой станции? – уточнил он.

Я покосилась на урну, чтобы убедиться, что она все еще там. Бычков отследил мой взгляд.

Он еще чего-то ждал, и я рассказала о царапинах и травмированной ноге, но они уже зажили, а приступы страха и тошноты остались. И с каждым днем становились сильнее, оттесняя меня все глубже и глубже, туда, где никто не найдет.

Бычков не торопил меня, как будто у него было все время в мире. Он смотрел дружелюбно, а вовсе не изучающе, как смотрят врачи, и не с трагичной жалостью, как мама и некоторые учителя. А Алинка, с которой мы раньше общались, отстранилась и вообще старалась на меня не смотреть. Говорила куда-то в сторону.

О теракте я рассказала Бычкову сухо, как в новостях.

– Бомба взорвалась в соседнем вагоне, меня почти не задело. Не понимаю, почему у меня все это началось.