Голодная степь - [27]

Два дня девушки мыли, скребли, чистили, на третий осталось лишь справиться с полами, но их было много, за работу подруги взялись на восходе и закончили ее после полудня. Предложив напарнице не дожидаться Горбушина, ехать домой,  — деньги за работу она привезет,  — Рудена проводила девушку и занялась туалетом. Необходимые вещи она предусмотрительно привезла с собой. Надела свое любимое светло-серое облегающее платье с глубоким вырезом, полуоткрытую грудь украсила золотым медальончиком на тонкой цепочке, руку — часами, другую — браслетом. Она принесла из магазина бутылку самого дорогого коньяка и значительно больше, чем нужно на двоих, закусок. Накрыв стол газетой, поставила розы в банку с водой.

Горбушина встретила у калитки дома, от радостного смущения зардевшись до корней волос. В доме они не спеша осмотрели все сделанное.

— Не узнать ни тебя, ни этих комнат!  — удивлялся Горбушин.

— Что ты говоришь, сделано только самое необходимое… Вот если этому дому отдать месяцок…

— Хватит и того, что сделано. Отец передает вам свое спасибо и этот конверт. Держи.

Рудена спрятала руки за спину:

— Ты хочешь меня обидеть?.. Мы же в одном цехе… Сегодня я тебе помогла, завтра ты мне!

— Во-первых,  — улыбался Горбушин,  — это не я тебя просил работать, а отец. Во-вторых, ты была не одна. В-третьих, труд есть труд, дело, как говорится, святое, и за него надо платить. Даром в нашем грешном мире ничего не делается. Так? Ну и держи!

Рудена нехотя положила конверт в свою крупную белую сумку.

— Ну, Никита, дом у вас — замечательный. Мечта и сказка. Если ты не очень спешишь, давай по рюмочке выпьем за то, чтобы вы никогда больше не доводили его до такого состояния.

А Горбушин знал, что через несколько дней дом уже не будет им принадлежать, и сказал с двусмысленной улыбкой, чего, однако, Рудена не заметила:

— Нет, теперь уже не доведем… По одной пожалуй, но не больше… Я хочу еще сегодня позаниматься.

Они сели на диван, Горбушин налил коньяку в два граненых стакана, из которых до этого девушки пили чай,  — больше никакой посуды в доме не было.

— У меня новость,  — сказал Горбушин.  — Вчера Николай Дмитриевич сообщил, что в Узбекистан едем через пять дней.

— Уже?! Так за работу в Узбекистане!  — подняла Рудена стакан.

— Идет!..

Они выпили и оба некоторое время не могли поднять головы: так жгуче-крепок был старый, отличный коньяк, который Рудене, однако, не понравился. С трудом отдышавшись, она сказала:

— Никогда такого не пила. Даже к горлу липнет. Зараза…  — И подалась слегка вперед, придавив руку Горбушина, лежащую на столе, своими обеими.  — Как с тобой работать придется, бригадир? Имей в виду, в работе я самостоятельная, подсказок на каждом шагу терпеть не стану. Я хочу, Никита, чтобы у нас с тобой все ладилось. Все… Понимаешь?

— А почему же нет? Работаешь ты хорошо.

Не нальешь в стакан столько, сколько наливается в рюмку, в рюмочку… Голова кружилась…

— У меня противный характер,  — жарко говорила она,  — Николай Дмитриевич хвалит мою работу, а мне все равно, хвалит или хает, я свое дело знаю. Мать люблю и всегда цапаюсь с ней. Одно удовольствие для меня поцапаться… Вот видишь, хвалю я себя сейчас? А как девчонки поступают? О чем бы ни заговорила любая, знай себя нахваливает. А я ругаю себя. Дура я, да? Прежде надо воду попробовать, потом купаться, а я — бух с головой!

— Может, возьмем по глоточку?

— Ты выпей, на меня не смотри, я ужас как за эти дни устала. Налить?

— Один не буду. Мне еще надо позаниматься немного.

— Тогда и я выпью!

Они выпили и опять помолчали, склонившись, будто хватили яду. Потом Рудена крепко сжала ему руку:

— А ты знаешь, сколько я о тебе думаю? Если бы знал!..

Самолюбию какого парня не польстит признание девчонки?.. Горбушин все шире улыбался, смотрел только на нее.

— Почему ты много думаешь обо мне?

— Угадай…

— Я плохой отгадчик.

— Я самому Скуратову сдачу даю, а тебе и подавно достанется от меня в Голодной степи!  — смеялась Рудена.

— Не знаю, как насчет сдачи, но петь и плясать, я слышал, ты здорово умеешь.

— Не намекай, не намекай!  — еще веселей и громче заговорила Рудена.  — Пела, плясала, может и еще спляшу! А что?

— Сплясала бы сейчас, а? И спой. Я же не слышал… Даже той смешной карикатуры не видал, на объекте сидел.

— Сто бед — один ответ!.. Только ты никому ни звука, слышишь, даешь слово?

— Десять раз даю!  — закричал Горбушин.

— А то опять изобразят танцующей коровой!

— На двух копытах…  — Горбушин согнулся от хохота.

— Но я глотну немного для смелости… А ты не пей, тебе надо заниматься!

— Плевать на занятия!.. Хочешь, я один сейчас все выпью?

— Тогда вместе! Хоть и зараза, а добьем!

— Добьем!..

Выпили. Закусывать не смогли, так сокрушил их коньяк. Закуска идет, если питие в меру… Рудена поднялась, отошла к стене, отсчитала шаги к противоположной стене и вернулась, выпрямила грудь, поставила руки в бока, щелкнув пальцами, как испанка кастаньетами, и, притопнув, запела и пошла, то кружась, то притопывая, играя плечами, бедрами, глазами…

Пришла весна, бревно запело…

Коровы крякают,

Чирикают козлы…

Горбушин орал:

— Браво, Карменсита!.. Браво!..