Голод и тьма - [4]

Мы вошли в большую залу, где на возвышении стояло резное кресло, в котором и сидело его величество. Рядом с ним стоял Хорошев и еще трое бояр, мне лично неизвестных.

Мы низко поклонились царю, после чего один из бояр сказал:

– Кто вы такие и за чем приехали?

– Ваше величество, – сказал я, на что у всех на лице нарисовалось неподдельное непонимание – похоже, этого титула здесь еще не существовало. – Мы русские люди из дальних американских земель. Я Лёшка Алексеев, князь Николаевский, а это бояре наши Ринатка Аксараев да Сашка Сикоев.

– Как ты говоришь с царем? – сказал один из бояр. Но Борис остановил его жестом и сказал:

– Расскажи мне, где ваши американские земли, и каких таких мест ты князь?

По моему сигналу, Ринат и Саша достали из тубуса напечатанные перед нашим отъездом карту мира и карту Америки.

– Царю-батюшко, – сказал я, – вот здесь карта всего мира. И вот здесь…

У царя глаза вылезли на лоб.

– Карта всего мира? – сказал он. – А не лжёшь?

– Не лгу, царю-батюшко, – сказал я. – Мы на нашем железном корабле пришли из наших земель – тут я показал на Калифорнию – вот так – и я показал, как мы шли в Финский залив. – Долго шли, пять месяцев.

– Врешь, собака! – закричал все тот же боярин. – Не может быть никаких железных кораблей.

– Царю-батюшко, изволь спросить у твоего боярина Богдана Хорошева, – сказал я.

– Богданко, а не врёт пришелец? – спросил Борис Годунов у Хорошева.

– Правду он говорит, государю, – сказал Хорошев. – Я сам видел сей корабль, и люди мои тоже, и даже трапезничали мы на нем. Большой корабль, быстрый, и без парусов.

– А не колдовскими ли он чарами управляется? – спросил все тот же боярин.

– Нет, – сказал Хорошев – наш отец Пафнутий признал, что не дьявольский это корабль, да и церковь у них есть на корабле православная.

Царь подумал, посмотрел на нас, и сказал:

– Царь трапезничать желает с пришельцами в приватном покое.

Все тот же боярин сказал:

– Государю, дозволь и нам тебя охранить от сих людишек, а вдруг они злое замышляют?

– Богдане, уймись, – сказал Борис.

Тут я понял, что это за боярин. Богдан Яковлевич Бельский, племянник Малюты Скуратова и двоюродный брат царицы Марии. В будущем он станет одним из самых рьяных сторонников Лжедмитрия. Меня это несколько удивило – его весной отозвали из Царёва-Борисова, где он был воеводой, и он якобы попал в опалу. Значит, эти сведения были преувеличены – скорее всего, самим Бельским после смерти Бориса. Нас он, похоже, невзлюбил с первого взгляда, и я почувствовал, что с ним нужно будет держать ухо востро.

Другие же смотрели на нас более дружелюбно. Я решил ковать железо, пока горячо:

– Царю-батюшко, позволь принести недостойные дары, которые мы привезли из далёких земель американских.

По нашему сигналу, наши люди начали вносить сундуки. Каждый раз, мы их открывали и показывали царю – в них было серебро, золото, шелк, бархат… Затем царю принесли охотничье ружье, купленное нами в Испании и немного переделанное нашими умельцами под современный затвор, а также наручные часы «Сейко» с ручным заводом. А трем боярам мы подарили дешевые часы и объяснили, как их заводить и переставлять, и предупредили, что у каждого часа, который они показывают, одинаковая длина. Ведь в те времена день и ночь делились на двенадцать равных часов каждый, и дневной час летом был длиннее ночного, а зимой наоборот. Двое других бояр засияли, увидев такое чудо, и даже взгляд Богдана чуть-чуть потеплел.

Разница в долготе между Россом и Александровым составляла около ста двадцати градусов, что соответствовало десяти часам, а каждый часовой пояс соответствует пятнадцати градусам. Москва находится на семь градусов восточнее, но мы решили оставить её в том же часовом поясе. И, так как официального времени на Руси не было, мы просто взяли калифорнийское время и добавили к нему десять часов. Это время мы и поставили загодя на всех часах, в надежде, что это станет новым стандартом.

– Благодарю вас, странники. Зело вы обрадовали нас.

– Царю-батюшко, а вот мы привезли письма от короля гишпанского Филиппа, от короля датского Кристиана, и от регента шведского Столарма.

И я передал царю все три запечатанных письма. Он вскрыл одно за другим, два прочитал сам, а письмо от Филиппа пришлось переводить мне, ибо переводчика с испанского у него в Вязёмах не было. Богдан попытался вякнуть, что, мол, неправильно переведёт сей пришелец, но Борис оборвал его на полуслове и приказал мне переводить дальше. Написано там было про то, что он благодарен людям Бориса – имелись в виду, конечно, мы – за то, что спасли Её Величество аж два раза, и что нужно двум христианским державам дружить и вместе бороться с протестантской заразой. Впрочем, именно этого я решил не переводить – мало ли…

Борис посмотрел на единственного из бояр, чья борода была довольно-таки коротко обстрижена:

– Василию, подойди.

Тот взял у него письма и просмотрел их, после чего посмотрел на меня намного более строгим взором:

– Всё-то ты правильно перетолмачил, да не пведал государю, что кафолик желает с лютерцами воевати и нас к тому призывает. То не потребно нам, аки мы и с кафоликами, и с лютерцами дружить хотим, пусть и те, и иные еретики.