Голливуд - [50]

— Нет, — сказал он.

Не знаю, что происходит с этими ребятами, когда им стукнет тридцать девять. Может, именно это они как раз и обсуждали.

Мы продолжали поиски.

У автомобиля с невыключенным мотором я заметил знакомую фигуру. Это был Джон Пинчот. Рядом с ним стоял сопродюсер Лэнс Эдвардс.

— Джон, скажи же Бога ради, где будет просмотр?

— Ой! — сказал Джон. — Они изменили место. Я пытался тебя предупредить, но вы, видно, уже уехали.

— Хорошо, так где же это будет, крошка?

— Да, крошка? — повторила за мной Сара.

— Я как раз вас искал. Лэнс Эдварде как раз едет в те края. Лэнс, подбросишь нас?

Джон сел впереди с Лэнсом и Сарой, я устроился на заднем сиденье. Почему-то считается, что Лэнс такой неразговорчивый от застенчивости. Но у меня есть сильное подозрение, что он просто сексуально озабочен. Помню, интервьюерша-итальянка поведала мне: «Мне пришлось вкалывать на такого вот сукина сына. Ну и дешевка! Раскошелиться для него — смерть! Экономит даже на почтовой бумаге. Рассылает деловые бумаги в использованных конвертах. Велел мне зачеркивать имена и адреса и отправлять почту в тех же самых конвертах. Марки непогашенные сдирал, чтобы наклеивать на эти сраные конверты. Раз сижу, чувствую, он мне свою ручонку на ногу положил. «Ищете чего-то?» — спрашиваю. — «Что вы имеете в виду?» — «А то самое, — говорю. — Чего это вы шарите у меня по ноге? Если искать нечего, так будьте любезны, уберите вашу руку». Так он меня вышиб без выходного пособия».

Мы все ехали и ехали. Похоже, куда-то далеко.

— Эй, Лэнс, — спросил я, — а ты нас потом подбросишь назад?

Он кивнул с таким видом, будто его отсобачили. Да и то, чему радоваться — столько бензина придется извести.

Наконец мы прибыли на место, высадились и вошли в просмотровый зал. Он был набит битком. Кого тут только не было! Все довольные, спокойные. Многие с золотистыми банками пива в руках.

— Дьявольщина! — громко выругался я.

— В чем дело? — спросил Джон.

— Все с пивом. А у нас ни капли выпивки!

— Один момент! — откликнулся Джон.

И исчез.

Бедняга Джон.

На нас с Сарой смотрели, как на второсортную публику. И то опять же — чего ждать, если актеру платят в семьсот пятьдесят раз больше, чем автору сценария? Разве народ знает, кто написал сценарий? Он запоминает лишь тех, кто его провалил или обессмертил — режиссера, актеров, ну там еще кого-нибудь в этом роде. А мы с Сарой — что ж, трущобные крысы, вот и все.

Джон подоспел с парой пива как раз когда погасили свет и пошла лента. «Танец Джима Бима».

Я сделал глоток во славу алкоголиков всех стран.

И как только фильм начался, я, как говорят киношники, сделал флэшбэк в то утро, когда я, совсем молодой и не то чтобы больной, но и не совсем здоровый, просто слегка пришибленный, сидел в баре, а бармен мне сказал:

— Знаешь что, малыш?

— Что?

— Мы тут решили провести газовую трубу прямо в зал, вот сюда, где ты сидишь.

— Газовую трубу?

— Да. И когда тебе все это надоест, ты открутишь вентиль, сделаешь несколько вдохов, и привет.

— Чертовски мило с твоей стороны, Джим, — сказал я.

Ну, вот оно. Кино крутится. Бармен отделывает меня в тупике за домами. Я уже говорил, что у меня руки маленькие, а это страшное неудобство в кулачной драке. Как раз у этого бармена кулачищи были громадные. Я еще как-то неудачно открылся, и удары посыпались один за другим. Но мне повезло вот в чем: я не знал страха. И эти потасовки с барменом были для меня времяпрепровождением, не больше. Нельзя же, в самом деле, сутками, не вставая, сидеть на табурете у стойки. А боль не очень и донимала. Боль приходила только утром, и ее можно было перетерпеть, особенно если к утру удавалось добраться до дома.

И вообще, выдерживая по две-три драки в неделю, я в этом деле становился все лучше. А может, бармен плошал?

Но все это кончилось больше сорока лет назад. А теперь я сидел в просмотровом зале, в Голливуде.

Нет смысла пересказывать фильм. Лучше вспомнить о том, что осталось за кадром. Там по сюжету одна леди пожелала обо мне позаботиться. Она считала меня гением и решила, что мне не место на улице. В фильме я не выдерживаю ее опеки дольше, чем до утра. На самом же деле я прожил у нее полтора месяца.

Эта леди, Телли, жила в большом доме на Голливудских Холмах. Вместе с подругой Надин. Обе они были очень влиятельные особы в шоу-бизнесе; занимались музыкой, издательскими делами, всем на свете. Кажется, не было человека, с которым бы они не корешились, давали по две-три вечеринки в неделю, в нью-йоркском духе. Эти перемены были мне не по душе, я развлекался на свой вкус, напивался в стельку и задирал всех гостей без разбору.

Надин жила с приятелем, чуть помоложе меня. Не то композитором, не то дирижером, временно безработным. Поначалу он мне не понравился. Я то и дело натыкался на него или в доме, или во дворике, когда мы оба страдали с бодуна. По утрам. Всегда на нем был этот дурацкий шарф.

Вот как-то поутру, часиков в одиннадцать, вытащились мы с ним оба во двор пососать пивка, чтобы полечиться от похмелья. Его Рич звали. Посмотрел он на меня и говорит:

— Хочешь еще пива?

— Еще бы. Спасибо.

Он сходил на кухню, вернулся, протянул мне банку и сел. Хорошенько приложившись к банке, он тяжко вздохнул и сказал: