Голд, или Не хуже золота - [128]
— Меня зовут Брюс, — сказал Голд.
— Старое галльское имя, если не ошибаюсь.
— Ошибаетесь, — поправил его Голд. — Но кое-кто считает, что кельты — это одно из потерянных племен Израилевых.
— Это не очень убедительно, — аккуратно парировал злобный старикашка. — Итак, на вашу свадьбу я не приду, хотя, полагаю, некоторые предсвадебные радости необходимы. Сначала я хочу, чтобы здесь пообедала ваша семья, включая, конечно, вашу жену. Она будет самой желанной гостьей. А я, в свою очередь, вероятно, должен буду отобедать с вашим семейством где-то, боюсь, что в Бруклине. Я никогда в жизни не был в Бруклине. Однажды я мог стать кандидатом в вице-президенты, но во время предвыборной кампании я с Нельсоном Рокфеллером должен был ехать в Бруклин, в какое-то место, называемое Кони-Айленд, и съесть там хот-дог перед объективами репортеров. Есть с Нельсоном Рокфеллером я бы вообще никуда не поехал. Он давал взаймы людям, которые не возвращали ему долги. Если бы это сделал его брат Дэвид, то я бы забрал свои деньги из его банка. Он тайно дал пятьдесят тысяч долларов Генри Киссинджеру. Представьте, тогда за пятьдесят тысяч долларов можно было купить маленькое полотно Клее, или Боннара, или большое Джексона Поллока[240], а он за свои деньги приобрел всего лишь средних размеров Киссинджера. Вы знаете эту породу? Ну, конечно же, знаете — посмотрите, у кого я спрашиваю. Шумливый, болтливый тип, который из кожи вон лез, чтобы развлечься, и учинил войну, как наци.
Этим было оскорблено даже чувство справедливости Голда.
— Сэр! — не смог он удержаться от протеста. — Насколько мне известно, многие его родственники погибли от рук наци.
— Но он-то вроде не погиб, а? — безмятежно ответил Коновер язвительным тоном. — И вы тоже. Как вы думаете, далеко бы он пошел, останься он студентом-историком в Германии, если бы Гитлер его не выгнал? Вы хотите защищать его, Сильвер? Стыд и позор!
— Голд, сэр, и Бога ради, умоляю, не ставьте меня в положение, когда я вынужден защищать человека, который, как никто другой, вызывает у меня неприязнь.
— Как вы думаете, Брасс[241], что такого нашел в нем Рокфеллер? — раздумчиво спросил Коновер. — Мы знаем о Никсоне и об этом шимпанзе Форде. Но мне казалось, что у Нельсона одно время была голова на плечах. Он ведь учился в Брауне, да?
— В Дартмуте.
— A-а. Мне, кстати, тогда не дали этого кандидатства в вице-президенты, и Нельсону Рокфеллеру тоже. Его получил Генри Кэббот Лодж, который поехал-таки на Кони-Айленд, но все равно проиграл. Генри Кэбботу Лоджу[242] никогда ничего толком не удавалось, как, впрочем и Эллсуортам Банкерам[243] во Вьетнаме или Грэхамам Мартинам[244]. Послушайтесь хорошего совета, мой друг, держитесь подальше от дипломатического корпуса и от братии из международной службы, это недоразвитое общество недоумков, которых интересуют только почести. Если вы меня хоть раз назовете папой или папулей, то, я вас предупреждаю, я запущу вам шар между глаз.
— Ты заговариваешься, папа, — сказала Андреа.
— Мне плохо, девочка. Ведь не каждый день приходится мне иметь дела с такими, как он. Если снесет тебя в море, друже, вспомни меня и ныряй поглубже.
— Мы поженимся, папа, — сказала ему Андреа с таким серьезным видом, что Голд преисполнился восхищением, — нравится тебе это или нет.
— Ты изменишь фамилию на Голд? За это, приятель, я осушу свой стакан до дна и дам вам самый квалифицированный совет, на какой способен. Вы никогда не должны называть меня папа, папуля, хозяин, сквайр или милорд. И еще раз запомните, мой друг, пока молоды, ученье лучше серебра и золота. Серебро и золото придут и уйдут, плоды ученья никогда не пропадут. Каждый сам златокузнец… Проклятье, вот как ее звали — Гусси Голдсмит[245]! Моя первая любовь. — При этих словах лицо Коновера неузнаваемо изменилось, и он продолжал, словно погрузившись в самые приятные воспоминания. — Наполните мою кружку, сын мой. Мое сердце переполнено чувствами. На мои глаза наворачиваются слезы. Меня унес поток сладких воспоминаний. Она была еврейкой, очень хорошенькой еврейкой из старинного южного рода в Ричмонде, штат Вирджиния, с крепкими семейными связями в Чарлстоне, штат Южная Каролина. Ах, Гусси Голдсмит. Хотя она и была странноватой, что я понимал даже тогда, но я был сражен насмерть. Ведь мы оба были такими юными. Она любила шить и вязать.
Голд не поверил своим ушам, когда разговор принял такой оборот.
— Вряд ли это может иметь отношение ко мне и Андреа, сэр, — сказал он. — Я полагаю, не ошибусь, если скажу, что мы с Андреа достаточно зрелые люди и отдаем себе отчет в своих поступках.
— Я был ей совершенно безразличен, — сказал Коновер. — Но я был так увлечен, так влюблен, как никогда не был влюблен ни в одну женщину после нее, включая и твою мать, детка. Несмотря на ее постоянное вышивание и вязание и какой-то нездоровый интерес к похоронам и кладбищенским участкам, я ради нее был готов отказаться от всего. Как я боялся того дня, когда мне придется сообщить семье, что девушка, на которой я решил жениться, — еврейка! Не знаю, хватило бы у меня характера сделать это.
