Голд, или Не хуже золота - [127]

Андреа не восприняла отца всерьез.

— Я тебе дам.

— Пусть Шварц даст. Он хочет произвести хорошее впечатление. Скажи мне еще раз, что вас привело сюда и чего вы от меня хотите.

— Мы ждем назначения на должность в правительстве, — сказала Андреа, игриво закручивая пучок отцовских волос. — И Брюс подумал…

— Брюс, — рассмеялся Коновер.

— Брюс подумал, — храбро продолжала Андреа, — может быть, ты знаешь влиятельных людей, которые могли бы ускорить дело.

— Вы это очень тонко подметили, мистер Умник, — сказал Коновер приблизившемуся к нему Голду.

— Меня зовут Голд, сэр. Брюс Голд. Хотите вы этого или нет. И я буду вам чрезвычайно признателен, если вы постараетесь это запомнить. Ведь даже люди, которые не нравятся друг другу, соблюдают какой-то минимум приличий.

Коновер на мгновение вперил взгляд в Голда, словно серьезно взвешивая смысл этих слов, и сказал:

— Есть ключи из золота, есть из серебра, есть ключи до завтрака — наживать врага. Ваше здоровье, лягушка. Давайте возблагодарим вместе Господа за то, что нам с вами золота не делить. Вот теперь мое дурное настроение прошло. Просите, что хотите, дружище, и мое щедрое сердце не сможет вам отказать. Прошу вас, продолжайте, мой честный Эйб.

Голда внезапно обуяла упрямая гордыня, и он не произнес ни слова.

— Мы думали, что в правительстве наверно много-много людей, для которых ты что-то делал, — в голосе Андреа слышались льстивые нотки, она погладила отцовскую руку и потерлась щекой о его шею. — Там ведь есть люди, которые тебе чем-нибудь обязаны?

Одно только это предположение чудесным образом смягчило Коновера. Насколько он помнил, они были многим ему обязаны.

— Вот уж что верно, то верно, я помню, что не меньше семнадцати раз публично лгал под присягой, — томно сообщил он, чеканя своим медоточивым голосом гласные и катая слова во рту, словно тонкий знаток, пробующий дорогую сигару. — И это не старческое хвастовство. Готов в этом присягнуть. Я могу предъявить вам свидетельства — грамоты, почетные знаки, сертификаты, венки, ленты и медали — и все за заслуги перед обществом и мою героическую и бескорыстную службу. Я лгал публике, чтобы защитить президента, и лгал президенту, чтобы защитить себя и своих коллег, а четыре раза в год я лгал Конгрессу просто для того, чтобы не потерять форму, и знаете что? Я при этом ни на йоту не потерял уважения моих коллег, как не потерял и ни одного друга. Различие между преступлением и служением обществу, мой добрый Гудголд, часто определяется скорее общественным положением, чем сутью деяния. О, да, они мне многим обязаны. Они мне много должны. Четыре министерских кресла, конечно, в двух различных администрациях. Посольские должности? Одна в Европе, четыре в Латинской Америке, шестнадцать в Азии и четыреста тридцать три в Африке. Они должны мне шесть судейских кресел в судах нижней инстанции в любом месте на Юге или в Чикаго и по шесть попыток провести каждого из восьми человек, которых я выберу в качестве серьезных претендентов на должность вице-президента в четырех последовательных выборных кампаниях. Я наверно упокоюсь задолго до того, как сумею забрать у них все долги, а я забыл, имею ли я право передавать их по наследству вместе с моим имуществом. Нужно проверить это в моей еврейской юридической фирме, потому что мои христианские не очень-то сильны в законах. Можете выяснить это для меня, если хотите, Эйби, только не трогайте мою ирландскую розу, ей-ей. «Черная попка у сборщика хлопка». Что, таких песенок больше не сочиняют? Откровенно говоря, меня очень мало волнуют все эти должности и даже что будет со страной, пока мой капитал в безопасности. Мне недавно удалось продать две серьезных вице-президентских кандидации-номинации, кажется, одному центральному нападающему из «Хьюстон Ойлерс»[235], Бог его знает, что это такое. Вы хотите, Раппопорт, чтобы вас шесть раз назвали возможным кандидатом в вице-президенты в следующей президентской кампании? Я могу сделать вам такой прощальный подарок, если только вы со мной распрощаетесь. Господь свидетель, мой еврейчик, я искренно надеюсь, что вы, как настоящий маленький жиденок, примите мое предложение. Я слышал, теперь предлагают чернозадых, греков, даго[236] и пуэрториканцев. Вы хотите появиться в обществе, как нищий, с шапкой в руке только ради того, чтобы вас рассматривали претендентом на вице-президентство в длинном ряду других смиренных попрошаек, или претендентом на министерскую должность, которую через два года вы оставите с позором или с отвращением? Я отказался. Я не унижаюсь перед людьми, которых считаю ниже себя. За это мне нравился ваш Эйб Рибикофф[237], но только за это — ни за что другое. Так хотите, чтобы вас в следующий раз назвали кандидатом на вице-президентство? Я предоставлю вам эту возможность бесплатно. Если вам это не даст ничего другого, то по крайней мере вы получите приглашение в дома, где вашему появлению будут рады больше, чем вашему присутствию здесь. Будьте хорошим мальчиком, Феликс Мендельсон[238], и наполните мою мензурку еще разик. Господи, как меня тошнит от всех этих Гуггенхеймов, и Анненбергов, и братьев Саломон. Как только встретишь одного Шлезингера