Голая правда - [42]

Лиля твердо сказала:

— У него были не только материальные основания убрать Шиловскую — их отношения, как рассказала Величко, были далеки не только от дружеских, но и от нейтральных. У них с переменным успехом тянулась настоящая холодная война. Барыбин решил вновь жениться, а Шиловская отказывалась давать ему развод иначе чем за миллион долларов. Вполне могло произойти так, что холодная война на определенном этапе переросла в открытые боевые действия и закончилась весьма печально. Для Шиловской, естественно.

— А кто эта Величко? — спросил Костырев, морщась. — Почему ты ее мнению так доверяешь?

— Она близкая подруга Шиловской, кажется, единственная подруга. Правда, она выпивает, но у меня нет оснований не доверять ей.

— А что, она, как жена Цезаря, выше подозрений? — хмуро спросил Костырев. — Тебе персональное задание — проверь ее алиби. То же самое касается Панскова…

Костырев посмотрел на часы и удивленно покачал головой:

— Поздно уже, Лиля, давай по домам. Послезавтра мы будем препарировать Барыбина. Ты будешь главным препаратором. Хорошо?

Лиля довольно улыбнулась. Ей доверили важный участок работы — самый настоящий допрос, причем допрос человека влиятельного, состоятельного, известного.

Она должна составить список вопросов, которые нужно задать этому надувшемуся от важности денежному мешку. Вопросы не должны насторожить его, но нужно внушить, что она знает больше, чем показывает… Первый вопрос, который она ему задаст, будет такой…

Вот он у нее завертится, как уж на сковородке! Жаль, что это будет только послезавтра. Поскорей бы… Ну а пока надо вплотную заняться молодым прилипалой, как его… Пансковым… Пусть расскажет поподробнее, что у него там было с этой актрисой… Противный тип, слюнявый мальчик!

Глава 12 ВЛАДИСЛАВ ПАНСКОВ

Неожиданно стал накрапывать крупный холодный дождь, потом грянул ливень. Небо полосовали яростные молнии, и грохот струй, бьющих наотмашь по жестяным крышам домов, заглушал все другие звуки. Глухо громыхал отдаленный гром, как будто где-то высоко в небе небрежные грузчики передвигали тяжелую мебель.

Сразу же после ливня горьковатая духота городского лета сменилась освежающей прохладой, легкие с удовольствием расправлялись, набирая в свои розовые пузырьки влажный воздух, пахнущий озоном. Под напором упругих струй с деревьев смыло пыль, и потрепанные, устало опущенные листья радовали взгляд грубоватой насыщенной зеленью. С веток толстых лип, еще не успевших открыть свои скромные желтые цветочки, падали крупные прохладные капли.

Остановившись под деревом, Владислав задрал голову. В узком ущелье между плотно застроенными домами, в разрыве иссиня-черных туч показался светлый кусок голубизны, и сразу же в него ворвались лучи закатного солнца, золотя фигуры промокших деревьев. Тяжелая капля упала на поднятое вверх лицо и, теплея, неспешно скатилась вниз. Влад слизнул ее и улыбнулся — как будто слеза, только не соленая.

Странно, у него совершенно нет ощущения слез. Все как всегда. Город такой, как всегда, люди такие, как всегда, он сам почти такой, как всегда. По идее, сейчас он должен испытывать необыкновенно сильное горе. Странно, ее нет, а внутри его — ничего, только пугающая пустота и страх.

Страшно… И пусто… Страшно и пусто.

Шаркая ногами по теплым лужам, Владислав бесцельно брел по улицам и извилистым пустынным переулкам Замоскворечья. Он рассеянно скользил взглядом по витринам магазинов, блестящим мокрыми стеклами, по потекам цветочной пыльцы на асфальте, по съежившимся от влажной прохлады фигурам людей в мокрой одежде, прилипшей к телу.

Все как обычно, а она лежит сейчас там, в своей квартире. Мертвая, бледная. Бледная или белая? Какая разница, оборвал себя Владик. Нет, наверное, ее уже увезли, и теперь она в морге. Бр-р, он поежился не то от жуткого видения мертвого тела, не то от сырости. Лучше об этом не думать.

Как там говорится, о мертвых либо хорошо, либо ничего? Надо думать о ней, как будто ничего не произошло. А что, собственно, произошло? Он ничего не знает.

Следователь, или кто она там, эта девчонка с пронизывающими холодными глазами, недавно приставала к нему с вопросами, имеющими неприятный подтекст, — спрашивала, где он был в то утро. Пришлось сказать, что дома. Мама конечно же подтвердит это, если у нее спросят. Она будет свидетельствовать с пеной у рта, что именно так оно и было. А кто может доказать, что он не ночевал дома?

«Презумпция невиновности», — наморщив лоб, вспомнил Владик, и это мудреное юридическое словосочетание его несколько успокоило.

Не мог же он признаться милиционерше, что вечер перед смертью Шиловской они провели вместе, да и ночевал он не дома. Они, конечно, сразу ухватились бы за него как за подозреваемого, и потом отмыться стало бы вдвое труднее.

«Нет, правильно я сказал, что ночью был дома», — продолжал размышлять Владик, выходя на Садовое.

Теперь в плотной вечерней толпе прохожие толкали его сумками и плечами, но он не замечал толчков и шел широким шагом, углубясь в себя, придумывая оправдания интуитивно найденным в разговоре с милицией словам.

Что было бы, если бы он признался, что ночевал в ту ночь не дома и пришел только утром? Они бы стали выяснять: где, когда, с кем?.. Ужас!