Годы в огне - [162]

Семнадцатого июля, только-только забрезжил рассвет, красноармейцы молча, штыки наперевес, ударили в тыл и правый фланг белых позиций.

Удар оказался столь внезапный для неприятеля, что он весь сдался или погиб.

Итак, почти без всяких крайних усилий, красные захватили здесь девять орудий, два пулемета, весь обоз и двести пленных. Но самое главное — полк прорвал укрепполосу Колчака, как старую прогнившую сеть, и белые стали поспешно мчаться к Челябинску.

Я прошу вас крикнуть «Ура!» в честь славных товарищей Байлина и Торбеева[75], — заключил Гашек.

Громовой возглас, в котором можно было различить и «Наздар!», и «Ваньсуй!», и даже «Вундэрбар!»[76], пронесся над тайгой.

Видя, что писатель собирается уходить, к нему приблизился кто-то из русских краскомов, попросил:

— Продолжай, дорогой товарищ! Мы хотим тебя слушать.

Политотделец не стал упираться и кивнул головой.

Краском повернулся к массе интернационалистов.

— Секретарь иностранной партии коммунистов и комиссар армейской типографии товарищ Гашек будет говорить!

Но прежде, чем писатель продолжил свою речь, кто-то крикнул из глубины поляны:

— Прочти нам «Доктрину» Генриха Гейне, ли́бэр фройнд![77] Она у тебя хорошо получается.

Гашек кивнул.

— Би́ттэ, гэно́ссэ![78]

И стал читать стихи великого немца на его языке. Затем повторил их на русском в своем переводе:

Бей в барабан и не бойся беды!..

Людей барабаном от сна буди,

Зорю барабань, не жалея рук…

Маршем вперед, барабаня, иди,

Вот тебе смысл всех наук…

Пока над поляной неслись крики одобрения, Ярослав Романович достал из планшета несколько номеров «Красного стрелка».

И в уральской тайге, в звенящей тишине вечера, звучали и переливались красками пламенные слова:

«Я ИДУ

Тень моих товарищей зовет меня в бой.

Мы были вместе в одной камере. Мы ловили вместе жадно каждый слух о победе наших далеких красных товарищей.

Пришли белые — увели.

Их не стало.

А я жив. Их тень зовет меня… Мои товарищи, которые еще томятся в белых тюрьмах, зовут меня.

Месть и свобода — зовут меня.

Я иду.

Я иду в битву с светлой верой.

Если убьют меня — моя тень будет звать новых борцов, как меня зовут тени моих товарищей».

Переждав новую волну возгласов «Мы придем!», Гашек вновь подставил газету под полосу света от передвижки и прочитал с подъемом:

Одиночки беспартийные… Треплют бури их стихийные

И заносят их следы.

Встаньте ж, будущие гении! Наша сила в единении,

Все — в партийные ряды!

Важенин вместе со всеми кричал «Ура!», а потом торопливо записал рассказ писателя в тетрадку, чтобы впоследствии, при случае, использовать в своей газете.

И вот теперь, выходит, такие завидные записи не пригодятся печати, потому что Кузьме поручено совсем иное дело, и надо спешить сквозь ночь и отыскивать свой полк. «Ладно, — подумал батальонный, — в хозяйстве все пригодится, отдам новому редактору».

Важенин простился с Хаханьяном и Вострецовым, пожелал им удачи и уже под утро наконец нашел в мешанине наступления свою новую часть.

Комполка Гусев железно стиснул Кузьме руку, сказал:

— Ах, вовремя подоспел, моряк! Беги — принимай батальон. И не гневайся на меня — спать тебе не придется!

* * *

Армия Тухачевского быстро приближалась к Челябинску, и обывателям казалось: они слышат далекий грохот орудий.

В городе царило торопливо-нервное, порой бестолковое и злобное напряжение, которое нередко возникает у войск и гражданских властей перед бегством. Буржуа спешили на станцию, нанимали по баснословным ценам железнодорожные вагоны и, бросив свои дома и заводики, бежали в Сибирь. Колчак и штабы снова и снова намекали на совершенно особые обстоятельства, которые круто изменят ход событий, но генералам не верили ни обыватели, ни газеты, ни сами войска.

По Сибирскому тракту на восток, в сторону Кургана и Омска, в мрачной немоте отходили всяческие вспомогательные роты и батальоны — связь, швальни, кузницы, госпитали, а также охрипшие от крика конторы и канцелярии. По той же дороге мрачно тащились беженцы; озлобленно стегали лошадей, впряженных в обозные телеги, нестроевые солдаты; мычали гурты скота — он тоже немало натерпелся от войны.

Семнадцатого июля 1919 года, в бурлении этих событий, на явку подпольщиков Степана и Андрея Прилепских, в слободке Сахалин, пришли их братья Иван и Семен.

Старший из них, Семен, командовал комендантской ротой в одном из штабов адмирала. Участник челябинского подполья, он то и дело передавал Ивану чистые воинские бланки с печатями и подписями.

С помощью справок, изготовленных на этих бланках, все последние недели «по болезням» и прочим «обстоятельствам» из белых полков исчезали солдаты.

Явившись в слободку, поручик сообщил братьям, что получил приказ отправляться пешком в Курган, и марш назначен на вечер двадцать первого июля. Разумеется, выпускать роту из Челябинска нельзя. У него, Семена, есть план разоружения без выстрелов и крови. И он изложил этот план.

В два часа ночи восемнадцатого июля на явку Ивана Прилепского пришли семнадцать подпольщиков. Обсуждение плана открыл слесарь со «Столля» Иван Кошарнов. Челябинское подполье знало этого боевика. Мобилизованный в войска адмирала, рабочий бежал из полка и скрывался на одной из явок.