Годы испытаний. Книга 1. Честь - [62]

Миронов стоял, потупя взгляд. Обидно было слушать все это, а главное: почему нельзя стрелять по врагу?

— А что же нам делать, товарищ старший лейтенант? — ответил он необычно громко и в то же время неуверенно. — Ведь они первыми открыли огонь…

— Ну и пусть!.. Где же ваша выдержка? А может, это провокация? Вы знаете, что Сизова вызвали в штаб дивизии и дело передали прокурору? Судить будут. За самовольство. Понятно?… Да и вам, я думаю, не сойдет это безнаказанно.

Миронов сразу потемнел лицом, стоял подавленный, уничтоженный. «За что судить? Ведь нам поставили боевую задачу…»

Дубров сочувствующе глядел на Миронова…

— Хорошо, что вовремя приостановили эту дурацкую затею с контратакой Сизова, а то положили бы народу невесть сколько. А вас, — он гневно обратился к Миронову, — за один этот отход со взводом надо под суд отдать… Учились, учились на тактических занятиях, а теперь дуете кто во что горазд… Я требую, — обратился Аржанцев к Дуброву и Сороке, — действовать по уставу, а не так как Миронов…

Неизвестно, сколько бы еще бушевал командир роты, если бы не появился новый политрук.

— Товарищи, познакомьтесь, наш политрук роты товарищ Куранда Евгений Антонович, — представил Аржанцев огненно-рыжего, невысокого мужчину лет сорока. В левом и правом нагрудном кармане его гимнастерки блестели узкие зажимы трех авторучек.

Куранда протянул лейтенантам пухлую руку, густо поросшую золотистыми волосами.

— Будем знакомы, товарищи, — проговорил он, улыбаясь и блестя золотыми клыками. — Каково настроение бойцов?

— Отличное, — ответил Дубров. И, покосившись на Аржанцева, добавил: — Рвутся в бой.

Политрук бросил недоверчивый, слегка насмешливый взгляд и обидчиво поджал губы.

— Орлы, значит, в бой рвутся… Это похвально. Вот только вид у лейтенанта Миронова не боевой…

Над головой появились вражеские самолеты. Сверкая серебристым оперением, не спеша они летели правильным тупым клином, как летят гуси. Все подняли головы кверху.

— Двадцать шесть, двадцать семь, — считал самолеты Аржанцев и, оборвав счет, с досадой махнул рукой: — Не меньше сорока…

Миронов видел, что командир роты взволнован, хотя лицо его оставалось спокойным. Никто не заметил, когда и куда исчез политрук Куранда. Он как будто провалился сквозь землю.

— Ну, чего вы удивляетесь? — сказал Аржанцев. — Товарищ только что прибыл на фронт… непривычно ему… — И, подозвав всех, стал ставить задачу командирам: подготовить огневые позиции, в случае необходимости поддержать бой батальона.

Дубров и Миронов недоуменно переглянулись, и оба, спросив разрешения, отправились в расположение своих взводов.

2

На войне нередко бывает, что от трусости до преступления — один шаг. Особенно если воин не приобрел еще самого драгоценного солдатского качества — «обстрелянности». К каждому бойцу приходит оно со временем… И нет здесь единых законов и правил. Но во всех случаях для этого необходим толчок, который заставил бы человека побороть чувство страха, подчинив его своей воле. Люди сильного характера могут добиться такого перелома сами, а люди слабовольные нуждаются в чьей-то посторонней помощи. Кто воевал, тот пережил эти минуты тяжелой борьбы с собой и никогда не поверит, что есть люди, не знающие страха.

Доложив о готовности пулеметных расчетов к поддержке атаки, Миронов торопился на позицию взвода. На опушке леса он увидел труп неизвестного бойца. Тот лежал навзничь, запрокинув голову, острый кадык его, поросший черными волосами, торчал бугром. Глаза с матово-желтыми белками были открыты, иссиня-фиолетовые губы искривились, обнажив почерневшие, прокуренные зубы. Боец обеими руками зажимал на животе смертельную рану. Труп бойца как будто предупреждал: «Не ходи туда, с тобой может быть такое же».

И сразу Миронова охватил холодящий сердце ужас. Он взглянул вперед и оторопел: на позиции с оглушительным воем и свистом падали коршунами-стервятниками пикирующие бомбардировщики. С высоты, покрытой кустами и редким лесом, спускалась, развертываясь в цепь для атаки, вражеская пехота. А там, где были позиции его взвода, уже бушевал огненный артиллерийский шквал, и все заволокло дымом и пылью.

Солнце пугливо юркнуло в лохматую черную тучку, И сразу все потемнело. Неудержимым черным потоком катились на наши позиции гитлеровцы в черных туповерхих касках. Они шли торопливо, упирая автоматы в живот, рассекая воздух угрожающим посвистом пуль.

И казалось, нет клочка земли, который остервенело не клевали бы пули, подымая пыльные дымки. Трава от пронзительного визга и свиста стелилась, как под ветром, а пули неслись пчелиным растревоженным роем, сея повсюду смерть.

За первой цепью фашистских автоматчиков катилась волной вторая, за ней — третья.

«Противник опередил нас!» — в отчаянии подумал Миронов и почувствовал, как страх сковывает его тело и он не может сделать вперед ни шагу. «Что делать? Оставаться здесь? Или бежать на позиции взвода?»

До позиции метров пятьсот. Миронов огляделся. Впереди виднелась заросшая бурьяном яма. Словно кто-то подтолкнул лейтенанта, и он опрометью кинулся к яме, скатился на дно, отдышался. А потом, высунув осторожно голову, стал наблюдать за вражеской атакой. Постепенно дым рассеивался. Миронов увидел своих бойцов. Они все чаще оглядывались, будто ждали от кого-то поддержки. Ему даже показалось, что они заметили его. «Неужели я трус?» — тоскливо подумал Миронов, и сердце его больно сжалось. И вдруг ему страстно, как никогда, захотелось жить. Неужели вся его жизнь, стремление, мечты, учеба — все только для того, чтобы какой-то безвестный вражеский солдат безжалостно оборвал ее в этой яме?…