Годы испытаний. Книга 1. Честь - [142]

…Вторую неделю полк Канашова отходит по глухим звериным тропам. Ночью запрещено громко разговаривать и курить. Тяжелее всех приходится разведчикам Андреева и артиллеристам Дунаева.

Разведчики просачивались глубоко в тыл врага, совершая днем и ночью смелые налеты. Шоссейные и большинство грунтовых дорог, прилегающих к окрестным деревням, забиты наступающими немецкими войсками, танками, артиллерией, обозами. Разведчики нередко возвращаются, не досчитываясь многих товарищей — они пали в боях с врагом.

Нелегко и артиллеристам. Кони не выдерживают бездорожья. Выбившись из сил, они падают и дохнут. Бойцам нередко приходится на руках вытаскивать орудия.

Полк делает лишь короткие остановки. Большие привалы длятся не более двух часов в сутки. Ведет полк Бурунов. Он постоянно торопит всех, подгоняет. Таким беспокойным его не видел еще никто. Он боится, что полк не догонит передовые немецкие части. Тогда придется рассредоточиваться и просачиваться поодиночке через боевые порядки врага, а это значит заранее обречь полк на гибель. У полка и без того огромные потери в личном составе и материальной части; много раненых, больных. Запасы продовольствия и боеприпасов на исходе.

По пути, на каждом переходе, присоединяются новые и новые люди — они отбились от своих частей, бежали из немецкого плена. Численность до предела поредевшего в боях полка растет не по дням, а по часам. Правда, большинство людей, приставших к полку, военные только по обмундированию. Документов, как правило, нет.

В полку теперь были три новые женщины: две медсестры — родные сестры, раненые и побывавшие в плену, — и молодая женщина в гражданском платье — Аленцова. Она назвала себя врачом и тоже бежала из плена.

Начальник штаба дивизии майор Харин отделил женщин. Они следовали на телеге: медсестры потому, что у обеих еще гноились открытые раны, Аленцова же была предельно истощена долгим скитанием в лесах. Харин объяснил Бурунову, что женщин он берет под свое наблюдение, поскольку они, по его мнению, подозрительны и за ними надо установить постоянный контроль. Но особенно вызывал у него опасение прихрамывающий, плотно сбитый, коренастый мужчина с круглым безбровым лицом, в крестьянских худых опорках, в грубой холщовой рубахе и лаптях. Он выдал себя за офицера-танкиста Кряжева. Харину не нравится, что он держит себя гордо, разговаривает, как с равным. Если бы у него была форма и знаки различия, майор бы его одернул и поставил на место. А так, какой с него спрос. Каждый вливающийся в полк может назвать себя хоть генералом. Пойди проверь! Харин попытался было пристращать этого танкиста-гордеца:

— С таким позорным клеймом, как плен, я бы молчал на твоем месте и делал то, что говорят поумнее тебя да постарше.

— Это клеймо, товарищ майор, кровью смыто… Дадут танк — опять пойдем.

— Не так-то легко смыть… Ишь ты каков! Как сказал, так и поверил. Может, ты где на печи с чужой бабой спал, а сейчас за героя себя выдаешь. Видали мы таких героев. Вот к своим выйдем, там разберемся, что ты за гусь.

В памяти Кряжева промелькнули тяжелые картины боев, гибель товарищей, ужасы немногих дней плена… Если бы только знал этот чванливый майор, как он рвался к своим!..

Харин по нескольку раз в день докладывал Бурунову свои малейшие подозрения о танкисте. Увидев как-то Кряжева в кругу бойцов, которые относились к нему доверчиво и любили его за рассказы о смелых боях наших танкистов в первые дни войны, Харин потребовал, чтобы комиссар занялся этим «подозрительным типом». «Он подбивает на что-то бойцов», — так он заявил Бурунову. Но Бурунову было не до отдельных личностей. Он выводил из окружения полк. И он ответил: «Погоди, майор, не торопись. Будет время, разберемся».

Физическое и моральное напряжение людей достигло предела. Еж жаловался идущему рядом Мурадьяну:

— Веришь, до того изголодался и истощал, что ребро за ребро цепляется…

У некоторых не сходило с лица выражение отчаяния и безнадежности. Каждый боец знал, что может внезапно начаться кровавая битва не на жизнь, а на смерть; и, прежде чем они соединятся со своими войсками, им придется прорывать не одно кольцо окружения. Были бойцы, которые, потеряв веру, спрашивали друг друга:

— Как думаешь, пройдем?

— Трудновато сказать, как оно выйдет…

И в этом ответе слышалась затаенная надежда и отчаяние.

— Ведь немец-то на машинах, а мы по болотам на своих на двоих. Трудно нам тягаться с ним.

Но были случаи и похуже, когда вспыхивало недовольство. И удивительно, в те минуты как из-под земли вырастал Бурунов. И откуда он только черпал свою недюжинную духовную силу! Властно светились его суровые и цепкие глаза, зорко наблюдающие за всем и за всеми. В эти дни бойцы говорили мало. Они шли молча, тяжело волоча налившиеся чугунной тяжестью ноги, шли по лесным тропам, глухим зарослям, топким болотам. Думалось: сбрось с себя хотя бы вещмешок, и можно идти еще долго. А тут, ко всему прочему, надо еще нести казавшееся неимоверно тяжелым оружие и патроны. Некоторые бойцы стали пререкаться с командирами, открыто выражая недовольство.

Началось все с того, что боец-пулеметчик попытался бросить станок от пулемета «максим», а Бурунов приказал ему перебраться со станком через болото. Тогда боец, бесшабашно махнув рукой, взвалил станок и, не приглядываясь к болоту, пошел напропалую, попал в трясину и утонул. Это и послужило толчком к недовольству. По рядам пошел ропот: