Годы испытаний. Книга 1. Честь - [137]

Старший недовольно нахмурил брови:

— Ты, дед, как в милиции, допросы снимаешь.

— А ты что, бывал там?

— Приходилось.

— Откуда родом?

— С Одессы я. На каникулы к брату приехал в Минск, тут и война застала. Семилетку окончил, решил бросить учиться, пойти на завод. У меня брат токарь — Зимин. Слышал про такого? В газетах писали. Портреты печатали. А звать меня Колькой.

— Ну, а я из этих краев, лесником был, пасечником в колхозе. Ну, вот и познакомились, хлопцы, — подмигнул он. — Может, надолго связала нас одной веревочкой судьба… Теперь пейте воду. Уже можно.

Кондрат наклонился, зачерпнул широкими пригоршнями студеную родниковую воду и жадно припал к ней. Напившись, Кондрат встал, обошел все двенадцать землянок. За ним повсюду следовали его помощники. Сохранилось только три из них, остальные завалились.

Весь день, не покладая рук, трудился дед с двумя мальчуганами, оборудуя землянки под жилье.

— Вот бы нам отряд партизанский собрать, дедушка, — мечтал Коля. — Мы бы показали немцу, где раки зимуют.

Дед только улыбался. Он видел в этих ребятах свою далекую молодость, память о которой он так долго и бережно хранил, как самое дорогое в его жизни.

Потом они перенесли из лесной избушки остатки немудреного домашнего скарба. Теперь пойдет на обживу раненым бойцам.

А через несколько дней в эти землянки были перевезены раненые бойцы. Вскоре в «лесном госпитале», как называл землянки Кондрат, появилась заблудившаяся корова, приведенная ребятами.

«Лесной госпиталь» пополнялся все новыми и новыми ранеными из окружающих сел и лесов. И незаметно отошло, смягчилось сердце Кондрата. Перестал он жалеть о том, что не спрятался от жизни в полесской глухомани. И радостно и тепло было на душе при мысли, что он полезен в эти суровые дни лихой для народа годины.

Глава двенадцатая

1

О, как мы, мужчины, часто бываем несправедливы к женщине, когда не замечаем ее подвига, связанного с рождением нового человека, не видим, что происходит с ней, ожидающей первого ребенка, не знаем, на какие благородные дела она способна! Марина Саввишна в эти дни жила вся дочерью, замечала малейшие изменения в ней, в ее характере. Нет, не только начавшаяся война, трудности жизни, разлука с Евгением послужили причиной всех изменений в ее поведении, но главное, что заставляло ее меняться на глазах у матери, — это все более ощутимое с каждым днем чувство ответственности за жизнь того, кто нет-нет и напомнит толчком под самое сердце. Исчезли ее беззаботность в жизни, девичий беспричинный смех, появилось желание больше заниматься домашним хозяйством. Да и сама она внешне стала иная. Рита заметно похудела, стала собранней, подтянутей, и в глазах ее появилась постоянная задумчивость.

Раньше Марине Саввишне требовалось истратить немало сил, чтобы привлечь дочь в помощь по хозяйству. Теперь Рита не только охотно делала все для себя, но и взяла большую часть забот о доме. Исключение составляли тяжелые физические работы. Рита готовила обед, ходила за продуктами, терпеливо выстаивая в длинных очередях.

И в разговоре с матерью как-то невольно она чаще и чаще говорила о нем, ожидаемом ребенке. Она не скрывала, что хотела бы иметь мальчика. О Евгении в последние дни она вспоминала редко и чаще говорила почему-то об отце.

Марина Саввишна знала, насколько важно уберечь дочь от всяких травм в такое тяжелое для нее время. Она старалась делать все так, чтобы Рита ничего не принимала близко к сердцу. В разговоре о Евгении она обнадеживала ее, что все будет хорошо, кончится война и они будут счастливой семейной парой. Об отце также говорила, что он человек десятижильный, и часто рассказывала дочери о том лихом комэске, с которым она прошла всю гражданскую войну. Но при всем этом Марина Саввишна не могла отгородить Риту от жизни. И иногда, придя домой, она, увидев заплаканные глаза Риты, со страхом думала, что же могло ее расстроить?

— Знаешь, мамочка, сегодня убили на войне мужа Сони (соседки напротив). Ведь она с ним распрощалась всего две недели тому назад. И вот… В положении… Бедная Сонечка!.. Мне так ее жалко. — И тут же добавляла: — От Евгения что-то писем давно нет. Пошел второй месяц, как он молчит…

— Ну, Риточка, не всех же убивают на войне. А что нет писем — сама знаешь, как сейчас трудно на фронте. Мы вот здесь ни бомбежек не знаем, ни тревог. — Подошло время кушать — садимся. И худо-бедно — горячего похлебаем, А они там, бесприютные, и в холоде и в голоде. Чует мое сердце, — обманывая себя, говорила Марина Саввишна, — вот-вот они дадут о себе знать.

Говорила она это, а сама вспоминала о вновь прибывшей сегодня новой партии раненых. Трое из них скончались в дороге. Все требовали срочных и сложных операций. При каждом прибытии новой партии раненых она бежала смотреть с надеждой — может быть, кто из их родных, а может, знакомых по дивизии. Й каждый раз ее постигало горькое разочарование. Никого из их дивизии не привозили. «Конечно, фронты большие, — успокаивала она себя. — Почему должны привезти из их дивизии, и именно в их город, и обязательно в их госпиталь? Ведь в одной Уфе десятки госпиталей». В минуты горького разочарования и беспокойства ей приходила мысль (не говоря об этом Рите) обойти все госпитали города. Может быть, где-нибудь окажется кто-либо из их дивизии. Но, занятая множеством служебных дел и непрерывных домашних хлопот, она не могла себе позволить этого. Да и кто ее пустит осмотреть палаты всех госпиталей? И в работе встречалось много трудностей, от которых надо было постоянно искать выхода. Не хватало медикаментов, нательного и постельного белья, одеял. Были затруднения и в питании, хотя раненым старались доставать все лучшее. Как донор, она, как и многие, сдавала крови больше установленной нормы, но и этого не хватало раненым. Сегодня ее вызвал снова ведущий хирург госпиталя Пузаков.